Текст vs дискурс в диалогической интеракции. Прагматика дипломатического дискурса в условиях военно-политического противостояния Имя собственное как объект лингвистического исследования
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
Монография
Прагматика дискурса малых форм
С.Э. Носкова
Москва, 2006
Носкова С.Э.
Прагматика дискурса малых форм. Монография. - М.: Институт языкознания РАН; Тверь: ТвГУ, ТГСХА, 2006. - 194 с. - ISBN 5-227-00587-2
Научный редактор:
А.А. Романов, д-р филологических наук, профессор, зав. кафедрой общего и классического языкознания ТвГУ, Заслуженный деятель науки РФ.
Рецензенты: диалогический коммуникация эмотивный дискурс
О.Н. Морозова, д-р филологических наук, профессор кафедры теории языка и межкультурной коммуникации ТГСХА;
Г.Г. Яковлева, д-р филологических наук, профессор кафедры иностранных языков ЧувГУ им. И.Н. Ульянова.
Монография посвящена описанию эмотивного пространства дискурсивных проявлений малых форм. В работе определен статус эмотивного дискурса малых форм, представлен архив дискурсивных единиц малых форм, установлены функциональные свойства и роль интеръективных дискурсивных практик малых форм в развертывании типового иллокутивного фрейма диалогической коммуникации, выявлены особенности метакоммуникативного характера интеръективных дискурсивных практик.
Адресуется специалистам по теории языка и межкультурной коммуникации, коммуникативной лингвистике и риторике, преподавателям, аспирантам и студентам филологических факультетов.
Утверждено к печати Институтом языкознания РАН
ISBN 5-227-00587-2
© С.Э. Носкова, 2006
© А.А. Романов, 2006
ВВЕДЕНИЕ
В последние годы в рамках когнитивной парадигмы значительно возросло внимание исследователей к проблеме, затрагивающей интересы одного из новых направлений лингвистики - эмотологии (или лингвистики эмоций), сфера изучения которой охватывает аффективную культуру речевого поведения в обществе, эмоциональную компетенцию homo loquens, эмоциональные коммуникативные локусы, игру эмоциональных смыслов, лексико-прагматических средств языка как во внутрикульутрном, так и в межкультурном общении (В.И. Шаховский, 1995; А. Вежбицкая, 1996; 1999; Н.С. Кайтмазова, 2006). Новейший аспект этого направления, разрабатываемый в последние годы как в отечественном, так и зарубежном языкознании, - это прагма-семантический аспект эмотивности дискурсивных образований как языковых единиц (высказывание - реплика / шаг / практика - ход - дискурс), включенный в процесс эмоционального освоения регулятивно-коммуникативного пространства в окружающей действительности.
Предлагаемое исследование находится в русле названного теоретического направления современной лингвистики и посвящено системному описанию функционального класса эмотивных интеръективных единиц (интеръективов) в динамической модели комплексного поведения говорящего субъекта в рамках дискурсивно-функционального пространства. Обозначенный теоретический ракурс исследования дает возможность разработать некий общий знаменатель для разнообразных теорий эмоций - от этологических, социально-психоконструкти-вистских (в духе П. Бурдье, Ф. Варелы, У. Матураны) до нейрологических и культурологических.
Все возрастающий интересом к проявлению «человеческого фактора» в коммуникативном процессе приводит сегодня ученых к осознанию важности не только проблем описания языковых структур, участвующих в речевой интеракции, но и задач всестороннего исследования эмотивного пространства говорящего субъекта (homo loquens), использующего эти структуры в виде коммуникативных (или дискурсивных) проявлений малых форм для решения конкретных задач в пространстве диалогического взаимодействия. Языковая личность в ее способности осуществлять в рамках единого интерактивного пространства согласованные речевые (дискурсивные) действия или практики (в понимании М. Фуко, А.И. Ракитова, А.А. Романова, О.Н. Морозовой) с учетом коммуникативных установок другой говорящей личности становится ныне интегральным объектом изучения интенсивно развивающихся актуальных направлений науки о языке. Кроме того, актуальность исследования определяется не в последнюю очередь необходимостью систематизировать общие сведения о функционально-строевой специфике класса интеръективных дискурсивных единиц эмотивного плана в рамках диалогического взаимодействия и пересмотреть существующие взгляды на отдельные аспекты этих единиц с новых теоретических позиций.
Обращение к функциональному классу интеръективных дискурсивных единиц эмотивного плана (междометному дискурсу) активного синтаксиса представляется актуальным в силу того, что хотя с шестидесятых годов прошлого столетия лингвисты неоднократно возвращались к проблеме манифестационных и содержательных аспектов конструкций с междометиями или высказываний-междометий (по типу И.А. Крылова: «Ушица, ей-же-ей, на славу сварена»), тем не менее, единой теории эмотивности дискурсии малых форм создано не было и многие функционально-семантические свойства языковых единиц данной категории остались необъясненными. Необходимость разработки такой теории, несомненно, велика, так как само явление эмотивной дискурсии малых форм широко распространено в различных языках и играет огромную роль в дискурсивной (коммуникативной) деятельности участников диалогической интеракции, особенно в сфере обыденного и институционально-профессионального общения при возрастающей роли экстралингвистических факторов, таких, например, как своеобразие ситуации общения, количество ее участников, коммуникативная иерархичность в случае наличия асимметрии в социальном статусе участников диалогической интеракции, кодекс доверия собеседников и др., обеспечивающих в конечном итоге специфичность функционирования в социуме эмотивных коммуникативных стереотипов.
В работе обосновывается необходимость данного подхода к решению целого ряда актуальных проблем современной лингвистики с привлечением данных ряда наук, таких как этнолингвистика, социология, социальная психология, психология дискурса, теория речевой деятельности, дискурсология - комплексного описания вербальных форм эмотивной коммуникации как особой разновидности речевой деятельности, концептуализации интерактивной действительности человеком и ее репрезентации в национальной языковой картине мира, роли говорящего в осуществлении эмотивной дискурсивной деятельности, разработки критериев макросегментации актов эмотивной дискурсии, обусловленных социальными, межличностными отношениями коммуникантов и спецификой типовой ситуации диалогического общения и др.
Предлагаемый ракурс в изучении функциональных свойств актов эмотивной дискурсии малых форм позволил впервые исследовать социальную и национальную значимость указанной разновидности речевых актов в процессе межличностной коммуникации с привлечением не только собственно лингвистических, но и междисциплинарных понятий, предлагая авторский лингвистический инструментарий для сходных описаний эмотивного дискурса на материале других языков. Применение данных понятий к русским и немецким эмотивным образованиям малых форм диалогической интеракции позволило, с одной стороны, описать как общие, так и национальные особенности речетворческой деятельности, с другой - развить новую концепцию регулятивного статуса (по А.А. Романову) эмотивной интеракции в динамической модели диалогической интеракции, разрабатываемой в Тверской школе семантики и прагматики речевых образований.
Несмотря на существование большого числа работ, предметом рассмотрения которых являются различные характеристики эмотивных единиц, нельзя утверждать, что к настоящему моменту данный фрагмент языковой системы изучен в полной мере. Обращение к этой теме объясняется, прежде всего, отсутствием полного и систематического описания с позиций активного синтаксиса функционального класса эмотивных единиц как в общем, так и в других частных отраслях языкознания. Анализ регулятивной функции эмотивных единиц с позиций интегрального (прагматический, социолингвистический, психолингвистический, когнитологический) подхода актуален в равной мере как для специалистов в области теоретического языкознания, так и для тех, кто занимается практической реализацией риторических программ, ориентированных на эффективную коммуникацию с учетом социальных, психологических и экстралингвистических факторов, оказывающих влияние на формирование личностных установок говорящего субъекта.
Объектом предлагаемого исследования выступает целостное описание эмотивного пространства функционального класса интеръективных (междометных) дискурсивных проявлений малых форм, а предметом является назначение и употребление названных синтаксических объектов в динамической модели интерактивного поведения говорящего субъекта в регулятивной деятельности участников диалогического взаимодействия.
Основная цель работы носит многоплановый характер и состоит в разработке концептуальных и методологических основ дискурсного моделирования актов эмотивной интеракции, а также в последующем описании функционально-семантических свойств интеръективных (междометных) практик в типовых ситуациях эмотивной коммуникации с целью реализации их воздействующего потенциала на участников диалогического пространства.
Общей целью определяются конкретные задачи исследования:
Разработать теоретические основы описания эмотивного дискурса малых форм как особого лингвистического объекта с учетом специфики межличностной и национально-культурной коммуникации, организованного по принципу целостности, структурности, иерархичности, связности в самостоятельную форму диалогической интеракции;
Определить статус эмотивного дискурса малых форм в динамической модели и описать типовой набор основных интеръективных дискурсивных практик путем построения фрейма данного корпуса единиц в виде цепочек реализации функционально-семантического представления (фрейма) акта эмотивной дискурсии;
Рассмотреть инвентарь вербальных средств репрезентаций интерактивных цепочек во фреймовой конфигурации эмотивного дискурса малых форм, позволящих осуществить анализ общих и частных (уровневых) механизмов вербальной репрезентации эмоций в процессе реализации личностных установок участников диалогического взаимодействия;
Выявить особенности метакоммуникативного характера интеръективных дискурсивных практик и специфику закономерностей лексического представления эмоций в межличностной и национально-культурной коммуникации разных языков;
Рассмотреть стратегический принцип использования интеръективных практик дискурса малых форм в процессе реализации конкретных целей и задач участниками речевой интеракции.
Построить типологию интеръективных практик регулятивного плана в структуре диалогического взаимодействия;
Установить наличие и характер взаимосвязи между структурными факторами и фреймовой организацией эмотивного дискурса малых форм в межличностном и национально-культурном коммуникативном пространстве.
Для целей данного анализа в качестве минимальной речевой единицы исследования наиболее подходит коммуникативное единство интеръективного эмотивного дискурсивного пространства малой формы, построенное по монадному принципу определенной фреймовой модели акта типовой интеракции с установкой на реализацию проявления желания-воли говорящего субъекта.
В качестве теоретической базы исследования эмотивной структуры интеръективной дискурсии малых форм принимается деятельностный подход к анализу речевых (диалогических) единиц, разработанный в Тверской (Калининской) семантико-прагматической школе под руководством И.П. Сусова. За основу работы взята динамическая модель регулятивного пространства диалогической интеракции, разработанная А.А. Романовым (1984; 1986; 1987; 1988).
Материалом исследования послужили диалогические фрагменты из произведений русской и немецкой литературы, приводимые для соответствующей аргументации выдвигаемых положений и гипотез. Важной источниковедческой базой послужили также толковые и аспектные словари.
1. ЭМОТИВНЫЙ ДИСКУРС МАЛЫХ ФОРМ В КОММУНИКАТИВНО-ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ПАРАДИГМЕ: ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ И ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1 Эмотивный дискурс в когнитивной парадигме: истоки и состояние проблемы
Настоящее исследование посвящено анализу коммуникативно-прагматической и регулятивной функций интеръективов (междометных дискурсивных практик) в процессе диалогического взаимодействия коммуникантов.
За последние десятилетия наблюдается явный интерес к этому классу слов. В современной лингвистике мы можем выделить два основных подхода к объему междометных единиц.
Узкое понимание междометий исключает из их числа производные (непервообразные, вторичные) слова (Вежбицкая, 1999; Добрушина, 1995; Карцевский, 1984; Романов, 1990; Романов, Максимова, 1997; Wilkins, 1992).
Широкое понимание этих языковых единиц связано с включением в группу первообразных междометий (первичных, непроизводных, прототипических) и непервообразных (Виноградов, 1986; Германович, 1966; Грамматика русского языка, 1984; Григорьева, 1998; Девкин, 1965; Кручинина, 1998; Ломоносов, 1757; Мухаммед, 1973; Русская грамматика, 1980; Середа, 2002; Шахматов, 1941; Шведова 1957; Шведова 1960; Щерба, 1974а; Юрченко, 1981; Ameka, 1992). Вторичные междометия являются производными от знаменательных слов, значение их мотивировано в определенной степени значением слова или словосочетания, от которых они происходят (Шмелев, 2002), в эту группу могут входить по разным классификациям также глагольные междометия, этикетные формулы, разного рода сращения из междометий частиц и наречий: да уж, ну уж, ну да, так-так, ой-ли, ну и ну, вот те раз, вот так-так, как бы не так.
Второй подход классификации междометий по происхождению (способу образования) выделяет следующие группы 1) собственно междометия - непроизводные единицы типа эй, фу, тьфу, ах, pfui, au, heda; 2) производные междометия - вон, марш, ужас, елы-палы, groЯartig, echt?; 3) глагольные междометия - шлеп, бульк, скок; witsch, hopp; 4) этикетные лексемы и сочетания - спасибо! до свидания! danke; 5) звукоподражания - буль-буль, мяу, tick-tack, bums.
Стоит отметить, что многие ученые в своих исследовательских попытках установить коммуникативные качества междометий не делают разделения между первичными междометиями и другими междометными единицами (Шаронов, 2005б; ср. в этой связи название статьи «Междометия склоняются или спрягаются?» Е.Г. Борисовой (2005)). Например, В.С. Григорьева (1998) в ряду междометий рассматривает звукоподражательные образования (ономатопеи), использующиеся для зова или отгона животных тпру, цып-цып или в немецком языке pus-pus, gurre-gurre. В отличие от междометий звукоподражательные единицы не могут функционировать в речи в качестве высказываний, фраз, а «представляют всего лишь уровень эмоциональной рефлексии» (Шаховский, 1987: 54). Действительно, трудно представить себе диалог типа «Мурр-р-р! - Пиф-паф!». Нам представляется вполне обоснованным разделение собственно междометий и ономатопей, - соответственно восклицаний, которые в силу своей коммуникативной направленности принимают форму высказывания, и не-восклицаний (Карцевский, 1984; также см.: Щерба, 1974а: 82). Наличие значения отличает междометия от звукоподражаний. На этом основании часть исследователей относит к междометиям только те единицы, которые служат для выражения внутреннего состояния человека, его ощущений, чувств.
Первичные междометия «ближе к природе» (Добрушина, электронная версия), они ведут свое происхождение от естественных эмоциональных возгласов и выкриков. Именно из междометий, по мысли А.А. Потебни, и возникали наши обычные слова: «...слова должны были образоваться из междометий, потому что только в них человек мог найти членораздельный звук. Таким образом, первобытные междометия по своей последующей судьбе распадаются на такие, которые навсегда остались междометиями, и на такие, которые с незапамятных времен потеряли свой интеръекционный характер» (Потебня, 1989: 93).
Первичные междометия имеют связи со знаменательными частями речи; ср. описание специфических признаков первообразных междометий в русском языке в работах И.А. Шаронова (2004) и Н.Р. Добрушиной (электронная версия). В рассматриваемую группу относят междометия, построенные по следующим моделям: 1) гласный + согласный х: ах, ах, эх, ух, их; 2) гласный + согласный й: ай, ой, эй, ей-ей, уй / уйя; 3) гласный + согласный х / г + гласный: ага, ого, угу, эге, эхе; 4) согласный х + гласный: ха, хо, хе, хи; 5) согласный ф + гласный: фу, фуй, фи, фе; 6) гласный, произносимый с определенной долготой / краткостью: о-о-о! у-у-у! Э-э-э! дда-а-а! и т.п.; 7) сочетание согласных / согласных с гласным: брр, гм / хм, эхм, тьфу, увы и т.п. Другим принципом моделирования по фонетическому составу является выстраивание корпуса междометий по рядам на начальный звук, например: а-а-а! ай! ай-ай-ай! ах! ага! и т.д. (Борисова, 2004).
Существуют междометия, которые содержат признак «аномальности фонетических свойств» (Шаронов, 2004), они так непохожи на обычные слова языка, что даже содержат звуки, которых нет ни в каких других словах, ср. междометия в следующих диалогических фрагментах:
(1) Бусыгин. У людей толстая кожа, и пробить ее не так-то просто. Надо соврать как следует, только тогда тебе поверят и посочувствуют. Их надо напугать или разжалобить.
Сильва. Бррр... Ты прав. А для начала мы их разбудим. (Двигается, что бы согреться, потом поет и прихлопывает.) (А. Вампилов)
(2) Сарафанов (испуганно). Тсс!.. Тише! (с упреком.) Ну что же вы, ведь я же вас просил. Не дай бог, мои услышат... (Сосед прикрывает рот рукой, быстро кивает.) (А. Вампилов)
Или другой пример: немецкое междометие pst, служащее для привлечения внимания, состоит из не характерного для немецкого языка сочетания согласных. Нестандартным для русского языка фонетическим обликом обладают такие междометия как алло, ату, ба, марш, пст, фи, фу, фуй, фюить. С XVIII в. они воспринимались из западноевропейских языков (Виноградов, 1986: 750; ср., однако, противоположную мысль Н.Р. Добрушиной о происхождении междометий фу и тьфу, как о единственных исконно русских словах, в которых есть ф). Н.Р. Добрушина (электронная версия) приводит примеры первичных междометий с нестандартным для русского языка фонетическим оформлением: пщщ (в значении фыркнуть). Такие единицы «не найдешь ни в каком словаре, учебнике или справочнике, поскольку они практически отсутствуют в письменной речи, а устная речь пока описана недостаточно». Вместе с тем отмечены и авторские попытки графической фиксации междометий:
(3) Борк в ответ только свистнул и сказал, с нескрываемым пренебрежением посмотрев на американского дворянина:
Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь свобода: все равные, кто за себя платит деньги. (В.Г. Короленко) Или ср. еще:
Ш-ш-ш-шшш-шш, - зашикала на него Афродита и, не вставая, стала качать с грохотом люльку. (В. Войнович)
Следует обратить на условность литературной записи междометий, «буквенная традиция обозначения и привязанность к определенным культурным традициям сокращают репертуар подобных речевых возможностей» (Протасова, 2005: 175; Шаронов, 2005а; 2005б: 203; Ehlich, 1986).
Характерной особенностью первичных междометий является также особый интонационный рисунок и долгота / краткость и высокий / низкий тон звуков. В частности отмечается, что низкие звуки указывают на значительность и важность, а высокие - на незначительность, несерьезность, минимальность объекта экспрессивной реакции (Борисова, 2004; Шаронов, 2004), например, ср. низкие звуки о-о! у-у! и высокие э-э! и-и!
Отличительной чертой первичных междометий некоторые ученые считают морфологическую неделимость и отсутствие словоизменений. В области междометий однако могут существовать свои словообразовательные процессы, которые отличаются определенным своеобразием: явления агглютинации и редупликации подтверждаются следующими примерами: ого! ай-ай-ай!
Тем не менее, при рассмотрении вопроса о морфолого-синтаксических особенностях первичных междометий в современном языкознании зачастую указывается на их грамматическую «ущербность», так как единицы класса междометий не обладают системой грамматических форм и не изменяются (Виноградов, 1986: 612; Mathiot, 1983; Wilkins, 1992: 123, 153). Анализ первичных междометий на синтаксическом уровне сводится также к категоричному утверждению об их синтаксической обособленности (Щерба, 1957: 67; 1974а), потому что междометия не могут вступать в синтаксические связи с какими-либо единицами языка (Гвоздев, 1961: 184; Москальская, 1956; Реформатский, 1967; Щерба, 1957; Helbig, Buscha, 1984; Jung, 1966; Schmidt, 1966). Что касается связи междометий между собой, то признается только парадигматическое отношение междометия с другими междометиями (Mathiot, 1983: 35).
При этом исследователи обращают все же свое внимание на синтаксические особенности междометий-императивов: 1) прием агглютинации - приобретение глагольных окончаний и присоединение частиц: ну-ка, нуте-ка, брысьте, полноте, 2) предикативное употребление междометных звукоподражаний типа шарк, бух со значением мгновенного или неожиданного действия, например:
(4) «Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на улице и в один прекрасный вечер вдруг - бац! сделал предложение... как снег на голову...» (А.П. Чехов)
Как и глаголы, рассматриваемые единицы наделены категорией переходности и требуют именное или чаще местоименное дополнение, например: Ну тебя! Марш от меня! Вон из моей квартиры! Кроме того, междометия способны субстантивироваться, употребляться в функции членов предложения (см.: Девкин, 1965: 202-204; Мухаммед, 1973: 86-88; Шахматов, 1941; Wilkins, 1992: 130-131), например:
(5) Шерпинский. Я теперь иной. А материально ты не беспокойся, Ленушка, я ведь ого-го. (М. Булгаков) или:
(6) «Татьяна - ах! а он реветь.» (A.C. Пушкин) - Л.В. Щерба слово ах в условиях данного контекста относит не к междометиям, а к глаголам (1957: 67; 1974а: 82).
Наблюдения за активными процессами интеръективизации лексики (имен существительных, глаголов, наречий, местоимений) в современном русском языке описаны в работах Л.В. Валеевой (2004), А.И. Германовича (1966), Н.Э. Готовщиковой (2000) Е.Н. Сидоренко и И.Я. Сидоренко (1993), В.В. Шигурова (2004). Например, переход существительных в междометия сопровождается утратой номинативности, категориального значения, форм изменения, синтаксических свойств и приобретением экспрессивности (Сидоренко Е.Н., Сидоренко И.Я., 1993):
(7) Оправился, поднял мешок и только взялся рукою за скобу двери - услышал истошный крик: « Ка-ра-у-у-ул!.. Уби-и-или!.. Ка-ра-у-ул, люди добрые!..» …Посреди двора, раскорячившись, стоял Захар Денисович и орал: «Ка-ра-у-у-ул!». (В. Шукшин)
Или, например, установлено, что функциональная и функционально-семантическая транспозиция глаголов в «императивные периферийные междометия» (Шигуров, 2004: 129-131) происходит в связи с изменением дифференциальных признаков в структуре интеръективирующихся словоформ: подожди! хватит! будет!; усеченные формы в грубом просторечии хва! будя! (прекрати что-то делать); взы! от глагола «взять» (возьми); гибридные глагольно-междометные образования в просторечии или жаргонной речи типа свали! (уйди), вали / валяй, дерни / дергай, дуй, двигай, мотай, чеши (отсюда) и т.п. Любопытным в этой связи нам представляется подход В.В. Шигурова, который функционально-семантическую мобильность междометных образований расценивает как основной критерий их принадлежности к грамматической структуре языка.
Подвижность междометий в морфологической системе языка и успешное функционирование в роли междометий различных частей речи и целых словосочетаний: существительных господи! беда!; глаголов вали!; словосочетаний подумать только! батюшки мои! черт возьмu! - доказывает лишь тот факт, что междометия «продолжают развиваться» (Мещанинов, 1978: 355; также: Валеева, 2004; Девкин, 2004; Золина, Каширин, 1989; Середа, 2003; Трубина, 1993; Шигуров, 2004; Шмелев, 2002).
В большинстве случаев исследование междометий ограничивается анализом их структуры и семантики, специфики деления на лексико-грамматические разряды, классы. В существующих классификациях частей речи не достигнуто единого мнения о том, к какому классу слов относятся междометия - эта «неясная и туманная категория» (Щерба, 1974а: 82). Имеющиеся расхождения поэтому поводу объясняются прежде всего различиями в выборе критериев: синтаксического, семантического или морфологического (см.: Адмони, 1973; Виноградов, 1986; Гвоздев, 1961; Зиндер, 1957; Мещанинов, 1978; Москальская, 1956; Пешковский, 1952; Шахматов, 1941; Шведова, 1960; Щерба, 1957; Jung, 1966; Helbig, Buscha, 1984; Schmidt, 1966).
Как же рассматриваются синтаксические особенности междометий в современном языкознании? Междометия, примыкающие к предложению, относят к группе слов и предложений, «не образующих ни предложений, ни их частей» (Пешковский, 1952: 404; см. также: Гвоздев, 1961: 197-198; Сусов, 1984: 11). «Подлинно безглагольными» являются также междометные предложения «Спасибо!», «Ах!». Однако они, в отличие от модальных, лежат за пределами грамматического синтаксиса (Юрченко, 1981: 122).
С конца XX века исследования, посвященные вопросу междометий, демонстрируют противоположную точку зрения на синтаксические свойства междометий. Эти единицы зачастую определяются как «эквиваленты предложений», «слова-предложения», «минимальные предложения» или «слова-фразы», «грамматически аморфные фразы» или даже как «полноценные элементарные речевые высказывания», «автономные и самостоятельные высказывания» («independent utterances») (Адмони, 1994: 17; Вежбицкая, 1999; Карцевский, 1984: 131; Романов, 1990: 116; Aijmer, 2004: 103-125; Ameka, 1992; Fries, 1990; Wilkins, 1992 и др.). Тем не менее, синтаксическая автономность междометий не может считаться решающим фактором для причисления языковой единицы к классу междометий, потому что 1) границы класса междометий размываются синтаксически самостоятельными этикетными формулами, устойчивыми словосочетаниями, фразеологизмами и 2) междометия могут также выступать в качестве составных элементов высказываний или занимать финальную позицию (см., например, в исследованиях В.Д. Девкина (1965), А.А. Романова (1990), Н.Ю. Шведовой (1957; 1960)).
Заслуживающим внимания для конструктивного анализа междометий в различных синтаксических позициях является замечание Н.Ю. Шведовой, что «междометия и междометные сочетания не просто «прибавляются» к предложению или к его члену, а выступают в качестве одного из структурных элементов синтаксических конструкций определенного типа» (1960: 262; см. также: Девкин, 1965: 203).
Заметим, что изучение конструктивных особенностей междометий в современной лингвистике так и осталось на уровне анализа «грамматичности / неграмматичности» этих элементов. Причина в том, что первичные междометия типа эх, ой, ну и т.п. характеризуются предельной сжатостью формы, а синтаксис до начала 80-х годов 20-го века занимался полным предложением, исследуемым вне контекста. Вышеобозначенным подходам к анализу междометий не свойственно рассмотрение специфики использования междометий говорящим субъектом в процессе речи. Поэтому ограничение плоскостью грамматической системы языка не дает возможности выявить какие-либо типы манифестационных схем междометных высказываний, определить их семантическую и регулятивную сущность.
Для выявления структурных типов реплик с междометием представляется важным учитывать, что междометная реплика, как и любое высказывание, принадлежит динамической системе речевого общения «говорящий слушающий». С этих позиций A.A. Романовым (1990) были выявлены некоторые закономерности синтаксического комбинирования междометия с другими структурными единицами в пределах репликового шага и блока репликовых шагов, объединенных в один интерактивный ход.
Тем не менее, рассмотрение вопроса о синтаксических особенностях междометных единиц не может считаться законченным (Харьковская, 1999: 14). Ведь какой бы то ни было разработки типологии междометных синтаксических конфигураций ни в отечественной, ни в зарубежной лингвистике не проводилось. В этом смысле важным для исследования регулятивной специфики междометий в речевых высказываниях явилось бы установление «образцовых синтаксических схем» (massgebende Satzschemata, Erben, 1961: 172) или «фундаментальных предложений», которые могут служить основой для изучения семантико-прагматической и метакоммуникативной специфики рассматриваемых единиц в эмотивном дискурсе.
Для адекватного описания интеръективных единиц эмотивного дискурса названных формальных признаков недостаточно.
Выделенные в самостоятельный лексико-грамматический класс впервые, по утверждению И.Н. Кручининой (1998: 290), в латинской грамматике Варрона (1 в. до н.э.), междометия в последующей лингвистической традиции описывались неоднозначно. Так, в языкознании существуют противоположные точки зрения на место междометий в языковой системе среди других классов слов.
Первая точка зрения связана с признанием способности междометий функционально сближаться с разными частями речи (В.В. Виноградов, М.В. Ломоносов). Сторонники этой точки зрения, изучая историю возникновения, структуру междометных образований и их функции в речи, отводят междометию свое место в системе частей речи или подчеркивают «изолированность» от других лексических единиц, не делают резкого разграничения между их эмотивным и неэмотивным значениями (В.Г. Адмони, Ф.И. Буслаев, В.В. Виноградов, А.И. Германович, В.Д. Девкин, М.В. Ломоносов, Ф.Ф. Фортунатов, А.А. Шахматов, Н.Ю. Шведова).
Сторонники второй точки зрения описывают междометия как чуждые синтаксическому строю языка. А.Н. Гвоздев, А.М. Пешковкий, А.А. Потебня, А.А. Реформатский, Л.В. Щерба, Л.А. Булатова поддерживают мнение о том, что междометия не способны вступать в отношения с другими словами, поэтому исключаются из системы частей речи и в целом из общей языковой системы в «недифференцированную кучу слов» (Щерба, 1974: 147).
Сложности определения частеречного статуса междометия обусловили наметившееся в языкознании 50-70-х гг. XX века стремление к их систематизации по грамматическому признаку (морфологическому: изменяемость / неизменяемость, парадигматика; синтаксическому: сочетательные возможности с другими словами в предложении, способ связи, синтаксическая функция элемента в предложении) и отсутствие системно-иерархического описания их общей семантики. Таким образом, отмеченные колебания в установлении частеречного статуса междометий порождены разными подходами к определению понятия «часть речи». Теория классов слов не позволила четко обозначить место междометия в системе языка vs. речи и, тем более, отобразить все специфические свойства междометий и нюансы их «поведения» в речи (Протасова, 1999) потому, что были выбраны грамматические оси системы координат этих использования лексических единиц в построении предложений.
В современном языкознании все еще остается актуальной нерешенная проблема об определении границ класса и классификации междометий (Середа, 2003; 2004; 2005; Шаронов, 2004) «для дальнейшего непротиворечивого описания в едином формате» (Шаронов, 2004: 661). Основой здесь служат попытки изучения семантико-прагматической функции междометий в речевом общении путем (не всегда удачного) совмещения идей и методов лексикологии, лексикографии, прагмалингвистики, этнолингвистики, антропологии.
В большинстве случаев анализ содержательной стороны междометий базируется на дифференциальном подходе к семантике слова и строится по принципу деления междометий на группы по значению (например: Блинова, 2002; Кручинина, 1998; Середа, 2005; Шаронов, 2004). Представим наиболее часто встречающийся принцип выделения семантических групп / разрядов интеръективных единиц в отечественной лингвистике (см., например, работы А.А. Романова, А. Вежбицкой, Н.Р. Добрушиной, Б.Л. Иомдина, С.Э. Максимовой, И.А. Шаронова).
Междометия первой группы называют эмотивными, они передают чувства говорящего: фи выражает презрение, отвращение, а немецкое междометие tja - Междометия, которые сигнализируют, что говорящий получил какую-либо новую информацию и соотносит ее со своими знаниями и представлениями, называют когнитивными (А.А. Романов, С.Э. Максимова, А. Вежбицкая, Н.Р. Добрушина, Б.Л. Иомдин, И.А. Шаронов): а-а, ага, м-м-м, гм, вот как и т.п. Традиционно выделяются в отдельную группу императивные (побудительные, волитивные) междометия, выражающие желания и побуждения. К таким междометиям относятся, например, ау, тсс, эй, брысь и zuck, tross в немецком языке.
Возникающие трудность описания значений междометий связывают с нерасчленимостью выражаемого ими значения (Гак, 1998: 262; Quirk и др., 1972: 413) и имплицитностью связи междометия с понятийно-предметной (референтно-денотативной) сферой.
По сути, анализ семантической структуры междометия ограничивается выделением системного, или обобщенного, значения, представленного как совокупность дифференциальных значений (например, эмоционально-оценочные междометия со значением осуждения, удивления, радости, одобрения и т.п.), абстрагированными от их практического применения говорящими субъектами в речевом общении.
Системное значение междометия как элемента лексической системы языка представлено в толковых и энциклопедических словарях следующим образом: «восклицание», «выражение чувств», «призыв». Для примера приведем словарные статьи о междометии в немецком и русском языках. В немецком языке: (8) аch! «(Interj.) als Ausdruck des Schmerzes, der Betroffenheit, des Mitleids o.a.» (Deutsches Universalwцrterbuch Duden, 1989: 76), «(межд.) как выражение боли, смущения, сожаления и под.». В русском языке: (9) а «Восклицание, которое употребляется для выражения узнавания, ...для выражения радости, удовольствия при виде кого-либо, чего-либо, ...для выражения припоминания, догадки, удивления...» (Словарь структурных слов русского языка, 1997: 24).
Как видим, в словарях дается узкое и не дифференцированное толкование междометия как средства выражения чувств, не учитывается характер связи между употреблением этой единицы человеком как членом определенного социума и типичными ситуациями ее использования в соответствии с правилами и конвенциями коммуникативного поведения людей, принятыми в данном обществе)
В этой связи можно упомянуть, например, подход Е.Г. Борисовой (2005: 123-126) к описанию эмотивного компонента семантики междометий по приципу: выделение общего значения - функции - частного значения. Толкование значения должно «показывать связь с общим значением, что отражает предполагаемую деятельность слушающего, и с выполняемой функцией» (там же, с. 124): например, у междометия ох общее значение - «ощущение тяжести», функции и частные значения - «1. Функция «реакция на боль» Ох, спину ломит! Значение: говорящий испытывает неприятное чувство, боль для него тяжесть. 2. Функция «сожаление» Ох, извини! Ох, как это некстати! Ох, бедняжка! Значение: говорящий испытывает неприятное чувство, происшедшее вызывает у него чувство тяжести из-за недовольства чем-то, что вредит ему и собеседнику» и т.п. (там же, с. 125). По нашему мнению, анализ семантики междометия по такому методу наталкивается на непреодолимые преграды в том плане, что, вероятно, эмотивный компонент должен «прочитываться» на основе иллокутивного компонента значения или параллельно ему. С учетом этого положения приходиться признать, что в высказывании Ох, извини! эмотивным компонентом будет «сожаление» в том случае, если реплика выполняет контактивно-регулятивную иллокутивную функцию «извинение» (в терминах А.А. Романова (1988)). Эмотивный компонент такого высказывания с иллокутивной функцией несогласия или возражения может интерпретироваться неоднозначно.
Ввиду того, что всеми учеными признавалось (и до настоящего времени остается бесспорным) отсутствие у этих единиц предметно-логического значения (Карцевский, 1984; Медведева, 1980: 121; Экспрессивность, 1998 и др.), то единственно возможным считалось приписать этому лексическому классу слов значение эмоционального состояния говорящего. Ср. определения междометий у исследователей разных лингвистических школ и эпох: «Междометие по значению своему составляет особый отдел, потому что выражает не логические отношения и не разнообразие предметов речи, а ощущения говорящего» (Буслаев, 1959: 597); они «не выражают идей, но... выражают чувствования, испытываемые говорящими» (Фортунатов, 1956: 423); «это класс неизменяемых слов, служащих для нерасчлененного выражения чувств, ощущений, душевных состояний и других (часто непроизвольных) эмоциональных и эмоционально-волевых реакций на окружающую действительность» (Русская грамматика, 1980); «неизменяемое слово, служащее для выражения эмоций и других реакций на речевые или неречевые стимулы» (Н.Р. Добрушина, электронная энциклопедия «Кругосвет»); «неизменяемая и не имеющая специальных грамматических показателей часть речи, служащая для выражения чувств и волевых побуждений» (Ефремова, 2000); «указывают на действие, не называя его, и служат для нерасчлененного выражения чувств, ощущений, душевных состояний и других (часто непроизвольных) эмоциональных и эмоционально-волевых реакций на действительность» (Середа, 2002: 15).
Описание семантики конкретных междометий «через слова-дефиниции эмоций» (Вежбицкая, 1999: 636) как некий семантический инвариант эмоционально-оценочного значения слишком ограничено, ибо любая эмоция конкретизируется контекстом, типом социальных отношений между коммуникантами, следовательно, и выражение чувств и эмоций варьируется в зависимости от экстралингвистических условий использования этой единицы (Романов, 1990: 115). Кроме того, раз «любой мыслительный и коммуникативный акт пронизан эмоциями» (Шаховский и др., 1998: 65; также Волошинов, 1995: 296; Шаховский, 1984; Шаховский, 1987; Fiehler, 1990: 169), то, очевидно, проявление в междометиях психического состояния говорящего имеет сопутствующий характер. Абсолютизация признака эмоционального состояния субъекта в значении междометий не приносит пока существенных результатов.
Как видим, семантическое толкование (выделение обобщенного и частных значений) лексических единиц в словарных статьях не дает пользователю языка информации об их использовании в практике межличностной речевой коммуникации, ведь лексикографическое отражение значения междометия опирается на системно-формальное представление языка.
В «Русском семантическом словаре» (1998) под общей редакцией Н.Ю. Шведовой междометие относится к словам квалифицирующим. В словарных описаниях языковых единиц представлены их лексические значения, которые соотносимы с понятиями. Так, у междометий, как слов квалифицирующих, - это «понятие об оценке, возможности выразить субъективное отношение к кому-чему-либо». См. в качестве сравнения: «у именующих слов - это понятие о предмете (о живом существе, вещественной реалии, явлении), о признаке, состоянии или процессе; у слов указующих - понятие о любых данностях физического или духовного мира (об отвлеченных сущностях, предметах, процессах, признаках) как о том, что может быть означено не содержательно, а по признаку вычлененности из бесконечного множества подобных; у слов связующих - это понятие о том или ином виде отношения, зависимости между кем-чем-либо». Очевидно, что со строго философской или логической точки зрения такая характеристика междометий не может быть названо понятием, хотя и указывает на сущностное различие содержательного потенциала между междометиями и другими категориями (классами, разрядами и т.п.) слов.
Словари решают нормативные и нормативно-этические вопросы использования слов, но упускают коммуникативный аспект употребления «маленьких слов» в речевом общении (Вежбицкая, 1999: 612; Григорьева, 1998: 55; Мартынюк, 2004; Malige-Klappenbach, 1980). Действительно, при семантическом описании междометий не принимается во внимание тот факт, что эти единицы существуют в диалоге в качестве прямой речи. Ведь при передаче чужой речи они могут быть опущены (Волошинов, 1995: 344; Карцевский, 1984: 131), например, ср.:
(10) Эк, спит-то! - сказал Захар, - словно каменщик. Илья Ильич! (И. Гончаров) и: (11) Захар сказал, что Илья Ильич спит словно каменщик.
Поэтому анализ значения междометий, даже если назначение междометий в дискурсе заключается только в манифестировании эмоций и чувств коммуникантов, необходимо проводить с учетом их роли в диалоге (Протасова, 2005: 162). Такой анализ «должен опираться на содержательную характеристику речевых произведений, т.е. диалогических шагов, в которых используются междометия» (Романов, 1990: 115). Тогда с этих позиций 6удет возможным представить не только семантическое, но и функциональное описание междометной практики в дискурсе (ср., например, Словарь структурных слов русского языка (1997), где лишь частично рассматривается функциональный аспект междометий).
Таким образом, постулирование системного и дифференциальных значений междометий «носит, скорее, априорный характер» (Романов, 1990: 115) и не позволяет учесть весь потенциал семантических признаков, проявляющихся в тех или иных экстралингвистических (контекстных, ситуативных) условиях (об интециональном подходе к семантике слова см.: Скребнев, 1985) актуализации смысловой структуры междометия.
В современной лингвистике наблюдается еще одна тенденция в исследовании этих слов - с позиций языковой личности, реализующей себя в дискурсивном общении как носителя культуры в лингвистических и экстралингвистических условиях реализации своих намерений и установок, что обусловливает рост интереса как к общим, стереотипным элементам образа мира, так и его национально-специфическим моментам.
«Культуроспецифичность» междометий (а также частиц, коннекторов, других дискурсивных единиц) активно изучается с точки зрения их адекватного использования в эффективной / успешной межкультурной коммуникации, попутно решаются вопросы их перевода на иностранный язык (Арутюнова, 1999; Вежбицкая, 1999; Городникова, Добровольский, 1998; Горохова, 1998; Карлова, 2000; Могутова, Антонова, 2000; Николаев, 2003; Румак, 2003; Шаховский, 2004; Чернышева, 2004; Aijmer, 2004; Doherty, 2003; Franz, 2001; Heggelund, 2001; Kцnig, Siemund, 1999; Kunzmann-Mьller, 1989; Lieflдnder-Koistinen, 1989; Rasoloson, 1994; Reske, 1982; Sadowska, 1988; Schlieben-Lange, 1979; Werner, 1981; 1991).
Следует, однако, заметить, что имеющие на данный момент изыскания по этому вопросу, к сожалению, не представляют собой комплексного исследования, где бы наряду с данными этнолингвистики и этносоциологии привлекались бы методы фреймового моделирования речевой коммуникации, социальной психологии, теории речевой деятельности, дискурсологии. Представляется, что такой подход позволил бы изучить междометия как особую разновидность речевой деятельности, концептуализации интерактивной действительности человеком и ее репрезентации в национальной языковой картине мира.
Вместе с тем, накопились обширные лингвистические знания в области теории речевых актов, конверсационного анализа, прагмалингвистики, которые позволили рассматривать междометия с точки зрения использования их в речевой практике (Городникова, Добровольский, 1998; Девкин, 1965; Вежбицкая, 1999; Григорьева, 1998; Романов, 1990; Ameka, 1992; Ehlich, 1986; Keller, 1981; Rasoloson, 1994; Wilkins, 1992 и др.).
Так, А. Вежбицкая в работе «Семантика междометия» (1999) рассматривает широкий круг вопросов, связанный с междометиями, полагая, что междометия не являются речевыми актами, так как не обладают иллокутивной силой (по ее мнению, нет компонента «Я говорю»). Отметим однако, что компонент «Я говорю» присущ всем «живым» высказываниям говорящего субъекта, коль скоро мы имеем дело с единицами речи. С другой стороны, наличие этого компонента в семантико-прагматической характеристике междометия могло бы привести к явлению плеонастичности (о плеоназмах в языке см.: Вежбицкая, 1978). По поводу избыточности выражения смыслов позволим себе одну цитату. «Язык вырабатывает свои модели в согласии со своим «тактом» (мерой, целесообразностью), ориентируясь на «комфортность» выражения, но отнюдь не в соответствии с тенденцией экономии (посредством которой подчас стремятся объяснить имплицитность). В языке, по всей вероятности, нет ни экономии, ни избыточности, ни недостаточности средств выражения. Язык имеет оптимальную организацию, основанную на принципе достаточности средств выражения. Экономию или избыточность можно усмотреть в языке, лишь сосредоточивая внимание на отдельных формах выражения, взятых в отрыве от всей системы языка, а также в отрыве от речи» (Панина, 1979: 49).
А. Вежбицкая предлагает свое определение понятия междометия, это - «языковой знак, выражающий текущее ментальное состояние говорящего» (1999: 616), уточняя при этом, что значение междометий «значительно более конкретное, нежели просто какая бы то ни было эмоция» (1999: 635). По ее мнению, все междометия, исключая звукоподражания, делятся на три типа, каждому из которых внутренне присущ определенный семантический компонент: эмотивные (с компонентом «Я чувствую»); волитивные («Я чего-то хочу») и когнитивные («Я нечто думаю», «Я нечто знаю»). Каждый из семантических компонентов образует семантический инвариант того или иного междометия. Исследование семантики, а именно разложение значения до конфигурации элементарных смыслов, специфика которых определяется лингвистическим ареалом использования междометий и культурными особенностями носителей того или иного языка, А. Вежбицкая проводит с помощью универсальных примитивов.
Разделение А. Вежбицкой всего корпуса междометий на три типа кажется нам неправомерным, поскольку в процессе коммуникации между людьми вполне обычной является диффузность смыслов в одной и той же формальной единице, используемой в том или ином контексте. Например, междометия, относящиеся к эмотивным или когнитивным (априорным носителям соответственно компонента «Я чувствую», или «Я нечто думаю / знаю»), как и любой произносимый знак произносится с какой-то целью, когда говорящий чего-то «хочет», будь то изменение ситуации или изменение сознания слушающего (ср., однако: Зализняк, 1984: 87). И если семантический компонент «говорить» при описании значения междометий можно опустить, так как он подразумевается самим фактом говорения, то целевой компонент «хотеть» или, по-другому, «говорить для чего-то, с определенной целью», именно в силу принадлежности междометия к процессу говорения нельзя оставить без внимания (Романов, 1982).
С другой стороны, из самого определения, данного А. Вежбицкой междометиям, следует, что раз междометия указывают «на ментальное состояние или ментальный акт говорения», то и междометия волитивного разряда несут нагрузку «эмотивности» и «когнитивности», т.е. когда при волеизъявлении говорящим «нечто чувствуется» и «нечто думается». Таким образом, описывая высказывание с междометием как предикативную единицу с предикатом состояния, А. Вежбицка не решает вопрос, обладают ли междометия иллокутивной силой, т.е. целенаправленностью. Вместе с тем, остается невыясненным и проблема соотнесения междометия с речевым актом.
Эту же задачу в работе «Значение фатических и волитивных междометий» ставит Ф. Амека (1992). Решая проблему «междометие = речевой акт», он рассматривает содержательную характеристику двух классов междометий, волитивных (volitive / conative), которые направлены на слушающего, и фатических (phatic), используемых для поддержания социального и коммуникативного контакта, - в сравнении со словами-формулировками (formulaic words, one-word routines). И волитивным (типа нем. psst! «Я хочу тишины» или brr! «Я чувствую холод») и фатическим (типа англ. aha! «Я понимаю» или oops! «Я смущен») междометиям, gо его мнению, присущ семантический компонент «Я чувствую / думаю / хочу {X}» (ср.: Вежбицкая, 1999). Семантику волитивных междометий можно истолковать как действование (acting out): «Я делаю поэтому это: {голосовой жест)», - тогда как в содержательной структуре фатических междометий в наличии иллокутивный глагол «говорить»: «Я говорю поэтому это: {голосовой жест}». Из этого определения не ясно, направлены ли фатические междометия на слушающего. Ведь если какой-то языковой феномен рассматривается как элемент речевой коммуникации, то говорящий использует этот элемент, с учетом того, слышит ли его кто-нибудь, а также принимая во внимание социальные и культурно-специфические характеристики потенциального собеседника.
Вопрос о том, являются ли междометия речевыми актами, решается Ф. Амекой в духе Дж. Серля следующим образом, если лексическая единица, конституирующая неэллиптичное высказывание, может быть описана с помощью парафразы иллокутивной цели «Я говорю это, потому что...», то она является речевым актом.
Принципиальное различие междометий и слов-формул (типа лексических единиц, англ. goodbye! sorry! welcome! thankyou! (сохранено авторское написание этих лингвистических элементов)) Ф. Амека видит в том, что в семантико-прагматической структуре первых нет конституирующего речевой акт компонента - иллокутивного диктума, в то время как формулы имеют такой компонент значения: «Я говорю: {X}. Я говорю это, потому что я хочу, чтобы ты...», - поэтому «интеракциональны» и являются речевыми актами (1992: 269). Кроме того, у междометий нет адресата, но может быть «намеренный» интерпретатор (intended interpreter), который в экспликациях значений представлен как «ты». В большей степени в лингвистическую систему включены волитивные междометия, потому как они направлены на того, от кого можно ожидать выполнения желания говорящего. Тем не менее, признается тот факт, что междометия обладают коммуникативной функцией, схожей с иллокутивной силой слов-формул.
Поэтому Ф. Амека относит все междометия к лингвистическим знакам, которые в своей семантической структуре не содержат целевого значения, иллокутивного диктума (illocutionary dictum), представленного в высказывании говорящего в виде «смеси (amalgam) мыслей, чувств, намерений, целей и пропозиций» (1992: 247), и которые, следовательно, не являются речевыми актами.
Исследуя междометия в рамках прагматической теории речевых актов, Ф. Амека не учитывает, например, коммуникативно-прагматическую роль слушающего, проблему условий и правил успешного достижения каких-либо целей партнерами по интеракции, что, возможно, и повлияло на подобные выводы. Но, с другой стороны, поскольку сама эта теория не рассматривает многие проблемы (эквипотенциальность системы говорящего и слушающего; структурный - этапный и фазовый - характер протекания взаимодействия партнерами по коммуникации; функциональная вариация типов речевой интеракции в соответствии с типом иллокутивности; динамическая и стратегическая природа речевого общения (Безменова, Герасимов, 1984; Романов, 1988)), то и невозможным был полный и объективный анализа междометного высказывания с точки зрения его диалогоорганизующей и диалогоуправляющей функции в речевом взаимодействии. Очевидно, все проблемы анализа междометного высказывания и междометия как строевой единицы высказывания кроются в теоретической базе, основе, на которую опирается тот или иной исследователь.
...Подобные документы
Интент-анализ дипломатического дискурса в кризисной ситуации. Проведение интент-анализа коллекции текстов семи дипломатов МИД России. Кооперативное, конфронтационное речевое поведение. Тактика самопрезентации. Адресация дипломатического дискурса в России.
контрольная работа , добавлен 08.01.2017
Понятие дискурса, его типы и категории. Разновидности онлайн-игр с элементами коммуникации и их характеристики. Жанровая классификация виртуального дискурса. Способы построения игрового коммуникативного пространства. Использование прецедентных текстов.
дипломная работа , добавлен 03.02.2015
Особенности электронного дискурса. Типы информации в тексте знакомств. Когнитивный и гендерный аспекты исследования дискурса. Гендерно-языковые особенности дискурса знакомств. Сравнительный анализ английского и русского дискурса с позиции аттракции.
курсовая работа , добавлен 02.01.2013
Понятие дискурса в современной лингвистике. Структурные параметры дискурса. Институциональный дискурс и его основные признаки. Понятие газетно-публитистического дискурса и его основные черты. Основные стилистические особенности публицистического дискурса.
курсовая работа , добавлен 06.02.2015
Определение и характеристика сущности дискурса, как лингвистического понятия. Ознакомление с основными функциями политического дискурса. Исследование значения использования метафор в политической деятельности. Рассмотрение особенностей идеологемы.
курсовая работа , добавлен 20.10.2017
Общее понимание термина "дискурс" в лингвистике. Типология и структура дискурса. Информационно-кодовая, интеракционная и инференционная модель коммуникации. Онтологизация субъектно-объектных отношений. Анализ дискурса на примере чат-коммуникации.
курсовая работа , добавлен 24.12.2012
История возникновения и развития теории дискурса. Изучение проблем, связанных со сверхфразовыми единствами. Определение основных различий между текстом и дискурсом. Анализ дискурса с точки зрения функционального подхода, предмет его исследования.
контрольная работа , добавлен 10.08.2010
Понятие политического дискурса, его функции и жанры. Характеристики предвыборного дискурса как речевой деятельности политических субъектов. Стратегии и тактики русскоязычного и англоязычного предвыборного дискурса, сходства и различия их использования.
дипломная работа , добавлен 22.12.2013
Особенности соотношений понятий дискурс и текст. Основные средства используемые для указания на слухи в английской политической коммуникации. Понятие дискурса в школах дискурсивного анализа. Особенности влияния дискурса на манипулирование в обществе.
реферат , добавлен 27.06.2014
Туристический дискурс как основа формирования образа региона. Семиотика территории в социальных и культурологических исследованиях: образ региона как культурный код территории. Лингвистическая прагматика туристического дискурса официальных путеводителей.
УДК 811.161.1 ’42
ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ ЖАНРОВ И ПРАГМАТИКА ДИСКУРСА
Н. Ф. Алефиренко
THE THEORY OF SPEECH GENRES AND PRAGMATICS OF DISCOURSE
N. F. Alifirenko
Работа выполнена в рамках государственного задания НИУ «БелГУ» № 633662011.
Рассматриваются дискуссионные вопросы двухвекторного соотношения а) «речь (текст) - дискурс» и б) «речевой жанр - прагматика». Предпринимается попытка в разрабатываемой теории речевого жанра объединить языковые, лингвопрагматические и дискурсивные аспекты порождения художественного текста.
The article deals with the controversial points of bilateral correlation of a) “speech (text) - discourse” and b) “speech genre - pragmatics”. The author attempts to combine linguistic, linguopragmatic and discursive aspects of a literary text generation in the developed theory of the speech genre.
Ключевые слова: речевой жанр, речевой акт, дискурс, прагматика.
Keywords: speech genre, speech act, discourse, pragmatics.
Научная интрига данной темы состоит в противоречивости двух проблемных блоков: а) «речь (текст) -дискурс» и б) «речевой жанр (РЖ) - прагматика». Попытка если не разрубить, то хотя бы слегка развязать первый гордиев узел была предпринята в нашей коллективной монографии (ТиД, 2012).
Дискурс в широком его понимании - это субъективное речемыслительное отображение в нашем сознании картины мира. Важнейшим же средством объективирования такого отражения служит словесный текст. Не менее сложным является взаимоотношение второй пары понятий, где до конца не выявлены сущностные свойства ни речевого жанра, ни прагматики. Начнем с последнего понятия. В лингвистическом осмыслении прагматики можно выделить три подхода. Два из них - «континентальный» и «англо-
американский» - были намечены ещё ван Дейком . Первый из них выстраивался на семиотике Ч. Морриса, согласно которой прагматика - часть семиотики, в ведении которой находится проблема отношения знаков к их интерпретаторам. А поскольку для большинства знаков интерпретаторами выступают носителя языкового кода, то прагматика объективно оказывается «ответственной» за все составляющие дискурсивной деятельности человека - когнитивную, семиозис-ную и этнокультурную. Кроме этого, такое понимание лингвопрагматики открывает новые возможности для осмысления речевого акта, а также, как полагает Г. Г. Хазагеров, перебросить мост от речевого акта к дискурсу. Согласимся, что здесь пока больше вопросов, чем ответов на них. Будем исходить из известного: в 60 - 70 гг. XX века прагматика вышла на новый виток своего развития под влиянием теории речевых актов (Дж. Л. Остин, Дж.-Р. Серль, З. Венд-лер и др.). В современной лингвопоэтике более чётко определены категориально-понятийные основы теории речевых актов, более или менее четко установлены фокусы сопряжения речевых актов и прагматики речи , тогда как теория РЖ находится в стадии становления в надежде обрести общефилологический статус.
В речевой интеракции активизируются средства дискурсивной бивалентности. Прагматика же текста,
реализующего дискурс, отображает энергетику суггестивного воздействия автора или персонажа на реципиента (на того, на кого направлено сообщение). В любом акте художественной коммуникации один из её субъектов использует такие языковые средства, которые способны передать его мысли, чувства и переживания. Отсюда вытекает, что главным условием удачного осуществления речевого акта служит вербализация авторских интенций и адекватное их восприятие адресатами.
Второй, «англо-американский», подход к пониманию прагматики выдвигает в качестве своего интеллектуального авангарда проблемы импликатуры, пресуппозиции, речевых актов и дискурса. В этом своём ракурсе лингвопрагматика существенно расширяет свою проблематику, включив в том числе и те проблемы, которые ранее находились в ведении стилистики, коммуникативного синтаксиса, риторики, психолингвистики, теории дискурса и некоторых других наук. Однако такое расширение само по себе не решает проблемы взаимоотношения РЖ и прагматика дискурса. Для её решения разрабатывается третий подход: найти точки соприкосновения этих явлений через лингвопрагматику . Весьма продуктивно в этом направлении работают А. Вежбицкая, В. В. Дементьев, М. Ю. Федосюк, Ф. С. Бацевич и др. Их концепции выстраиваются главным образом на включении в ряд «речевой акт - речевой жанр» понятий ситуативного контекста и функций речевого высказывания. В такой парадигме дискурс - это и речевой акт, и высказывание, и текст. Причем такой речевой акт обычно сопровождается мимикой, жестами, пространственным поведением собеседников и другими экстралингвис-тическими факторами.
Однако, чтобы интегрировать все эти составляющие дискурсивной деятельности, сосредоточимся на их своеобразии. Важные ориентиры в столь непростом деле содержатся в концепции М. М. Бахтина -основателя теории РЖ. Под понятием «речевой жанр» учёный понимал особый тип высказываний, объединяемых общей тематической, композиционной и стилистической доминантой. Иными словами, это понятие получает достаточно откровенную текстопо-
рождающую квалификацию дискурсивно-стилистического характера. Можно говорить, что с точки зрения лингвопрагматики речевые акты - это прежде всего отдельные высказывания, суггестивно направленные на адресата, а РЖ - средства дискурсивного взаимодействия [ср.: 2]. Если речевые акты отображают лишь ситуативный фрагмент художественной коммуникации, то РЖ охватывают всю архитектонику дискурсивного общения. Отношения речевых актов и речевых жанров можно считать иерархическими, поскольку каждый РЖ состоит из совокупности определенным образом организованных речевых актов (В. В. Дементьев, Т. В. Шмелева, А. Вежбицкая). Причём эти отношения непростые: структурными элементами одного РЖ чаще всего выступают несколько речевых актов. И, наоборот, в одном типе РЖ могут встречаться разные речевые акты .
В силу таких перипетий между речевыми актами и дискурсом нет прямой корреляции, поскольку дискурс включает не только высказывания, но и более масштабные категории - коммуникативные стратегии и речевые тактики коммуникантов, моделирующие дискурсивные ситуации. Последние категории непосредственно связаны с РЖ. Поэтому для адекватного понимания природы и сущности дискурса такая категория, которая бы могла интегрировать в себе не только самые общие интенции участников общения, но и другие составляющие художественной коммуникации. И как вытекает из предыдущих суждений, такой категорией, несомненно, является РЖ.
Итак, речевой жанр - это дискурсивный тип, объединяющий тематически, композиционно и стилистически маркированные речевые акты, характеризующиеся общностью коммуникативной цели, авторской интенцией, языковой личности адресата и архитектоникой ситуативного контекста общения.
Коммуникативно-прагматическая стратегия исследования РЖ наилучшим образом способствует преодолению «абстрактного объективизма» Ф. де Соссюра и воплощению идей М. М. Бахтина о языке-речи как действительной реальности. Напомним методологически значимое суждение ученого: «Действительная реальность языка-речи является не абстрактная система языковых форм и не изолированное монологическое высказывание и не психофизиологический акт его существования, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемого высказыванием и высказываниями. Речевое взаимодействие является, таким образом, основною реальностью языка» . Надо полагать, здесь под речевым взаимодействием имеется в виду функционально-смысловая связь языка-речи с событийными и прагматическими факторами устного и письменного общения. Бахтинские идеи получили достаточно плодотворное развитие в виде социолингвистического и лингвопрагматического исследования языка-речи. Первое направление изучает функциональные свойства языка: применение языка в конкретных речевых ситуациях, влияние коммуникативной компетенции того или иного этноязыкового
коллектива. При этом речь идет о языке как норме, о семантических полях, свойственных разным культурам, о языковом поведении и т. п. Во втором направлении в центре внимания оказывается прагматический потенциал языка-речи, коммуникативные
ситуации и способы языкового воздействия. В рамках той или иной речевой ситуации рассматриваются иллокутивные и перлокутивные функции языка и их речемыслительное обеспечение: перформативы, пресуппозиции, пропозиции и др. Все это, конечно, крайне важно для теории РЖ, однако, оставаясь вне системной интеграции, лишь косвенно с ними соотносится. Для понимания внутренних стимулов взаимодействия дискурса и РЖ важно найти скрытые дискурсивные нити, соединяющие историко-культурные, прагматические и собственно языковые аспекты РЖ. Такого рода интегративный подход базируется на том, что дискурсивное полотно соткано из языка. Однако дискурс - «это не просто язык на сверхфразовом уровне» . Его нелинейная организация выстраивается на совокупности таких понятий, как дискурсные формации, интердискурс, интрадискурс, пре-конструкт. Последние связаны с парафразами и пресуппозициями, выводящими дискурс в сферу культуры.
Могла ль Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, Боже, как их замолчать заставить!
(А. Ахматова «Эпиграмма»)
Как показывает предыдущий анализ, роль дискурса весьма значительна не только в статусном определении РЖ, но и в его культурной маркированности. В его рамках формируется основная единица РЖ, которую мы называем дискурсемой - некий квант амбивалентного знания, соответствующий одному фокусу дискурсивно-культурного сознания и являющийся носителем дискурсивной архитектоники РЖ. В приведенной выше «Эпиграмме» можно выделить три дис-курсемы: (1) «Биче и Лаура не смогли», (2) «Я смогла», (3) «Как заставить женщин молчать». Дис-курсема не всегда тождественна предложению-высказыванию. В каждой дискурсеме, как правило, содержится один двухслойный элемент новой информации, совмещающий в себе пропозициональные и пресуппозитивные знания.
Лингвокультурологический синтез в единой теории РЖ лингвистического и прагматического направлений позволяет, на наш взгляд, объединить диалогические и языковые аспекты РЖ в единое ценностносмысловое пространство дискурса. В основе такого подхода лежит гипотеза, согласно которой в РЖ находит материальное выражение взаимное воздействие дискурса и культуры . Иными словами, РЖ является той категорией, в которой объективируются и дискурсивные, и лингвокультурные факторы рече-порождения. Поскольку РЖ и культура находятся в опосредованных отношениях, то роль посредника здесь как раз и выполняет дискурс. Поэтому осмысление сущности взаимосвязи между РЖ и культурой осуществляется главным образом через анализ дис-
курса. Вместе с тем надо полагать, каким бы широким не было понимание дискурса он никоим образом не может заменить собою лингвокультуру. Конечно, на дискурсе всегда лежит печать историко-культурной и лингвокультурной детерминированности, но по природе и сущности своей он не сводим к факторам своей обусловленности. Дело в том, что само понятие культуры, как и понятие языковой личности, наполняется в дискурсе иным содержанием. Культура здесь служит той пресуппозитивной средой, на фоне которой осуществляется дискурсивная деятельность. Субъект дискурсивной деятельности изначально связан с языком, в силу чего в лингвистике он получил название языковой личности. Таким образом, субъект дискурсивной деятельности является одновременно и субъектом языка, и субъектом культуры, между которыми существуют симптоматическое отношение. Их суть состоит в индетерминации: языковое сознание выступает специфическим воплощением дискурса, точнее, дискурсивных идеологий; а дискурс, в свою очередь, служит специфическим материальным воплощением культуры.
При этом следует помнить, что сознание языковой личности значительной частью погружено в подсознание. А поскольку языковое сознание - специфическое воплощение дискурса, то и в дискурсе не менее значительными оказываются речежанровые механизмы подсознательного управления процессами порождения текста (продукта дискурсивной деятельности).
Из тюремных ворот, Под пасхальный звон,
Из заохтенских болот, Незваный,
Путем нехоженым, Несуженый, -
Лугом некошеным, Приди ко мне ужинать.
Сквозь ночной кордон,
А. Ахматова «Заклинание»
Намерение выразить заклинание уже на подсознании предполагает наличие трех основных атрибутов данного РЖ: императива, подчинения, магии слова для преодоления всевозможных препятствий (из тюремных ворот, из заохтенских болот, путем нехоженым, лугом некошеным, сквозь ночной кордон).
Однако, хотя дискурсивное смыслообразование и предполагают наличие языковой личности, причастной к культуре и к подсознательному, дискурс не может и не должен их подменять. В нашем понимании, внутренняя связь дискурса и РЖ осуществляется через текст, который, собственно, и является объектом дискурс-анализа. Напомним, что дискурс-анализ - это, скорее, не столько анализ, сколько метод, применяемый для адаптации дистрибутивного подхода к изучению сверхфразовых единиц в том или ином тексте. При этом термин анализ при всей его многозначности не кажется избыточным, поскольку, во-первых, действительно предполагает разложение дискурса на части и, во-вторых, служит пистемологическим средством изучения произведения (поэтического, например) в лингвистическом, текстовом и собственно дискурсивном аспекте.
Имеющийся опыт лингвистического применения такого анализа Л. Альтюссером направлен на выделе-
ние и функционально-семантическое описание языковых единиц, конституирующих данный текст. Текстовый анализ подчинен экспликации скрытых, подтек-стовых, смысловых пластов содержания текста, микротекста или контекста. В этой части анализа под объективом исследователя оказываются прежде всего такие текстовые категории, как когезия, тема, топики, в центр внимания попадают разного рода интертекстуальные связи исследуемого текста. Поскольку текст является продуктом дискурсивной (речемыслительной) деятельности человека в ее историкокультурной обусловленности, собственно дискурсивный анализ призван раскрыть «под невинностью говорения и слушания скрытую глубину дискурса бессознательного» . Однако, несмотря на дискурсивную терминологию, альтюссерианский подход все же скорее применим к тексту, чем к дискурсу: он позволяет выявить и интерпретировать прежде всего «скрытые силы» текста. При всем тек-стоцентризме он все же дал необходимый импульс М. Фуко (1966) для разработки дискурс-анализа, ориентированного на описание дискурса «как механизма высказывания и как институционного механизма» .
Для понимания связи дискурса с РЖ и культурой важны обе концепции - лингвистическая и прагматическая. Первая обращает нас в ментальную сферу бессознательного, а вторая - к скрытым, культурно обусловленным смыслам текста. И все же их методологические установки неприемлемы, поскольку не учитывают внутренней связи текста с порождающей его средой и, прежде всего, с типовой речевой ситуацией. В этом плане ценным оказывается замечание о том, что «любой дискурс существует лишь ради кого-то и в определенной ситуации» . Именно связь текста с речевыми ситуациями позволяет рассматривать дискурс как одно из важнейших условий лингвокультурологической дентификации того или иного РЖ. Для реализации такой концепции нужен такой дискурс-анализ, который позволил бы удержать в поле зрения одновременно языковые, текстовые и культурно-ситуативные составляющие дискурса. Его создание будет способствовать формированию нового, как нам представляется, достаточно перспективного направления в теории РЖ - лингвокультурологического.
Соотношение РЖ и прагматики дискурса определяется тем, что дискурс, по одному из его толкований, - это высказывание, текст, понимаемый как дискурсивное событие, или речевые акты, сопровождаемые мимикой, жестами, пространственным поведением собеседников и другими экстралингвистическими факторами. Значит, как и текст, РЖ является прежде всего продуктом дискурсивной деятельности человека.
Лирико-прозаический РЖ характеризуется доминантным подчинением прозаического текстопорож-дения лирической архитектонике всего нарратива поэтической прозы. Это объясняется двуродовой сущностью поэтической прозы вообще, её принадлежностью к так называемому лиро-эпическому жанру словесного творчества. В литературоведении наиболее ярким его представителем стали «стихотворения в прозе». Кроме них, двуродовые признаки
присущи «лирическим отрывкам в большой прозе» (И. С. Тургенев, В. Г. Короленко, В. М. Гаршин, И. Ф. Анненский, С. Н. Сергеев-Ценский, А. Белый и
В текстах такой архитектоники взаимодействуют не только разные роды литературного творчества -лирика и эпос, но и разные структуры нарратива - поэтическая и прозаическая. Причём их соотношение носит гетерогенный характер: по форме - прозаическая речь, а по семантико-стилистической архитектонике - поэтическая. Такое сопряжение в речепорож-дении получало неоднозначные оценки как со стороны исследователей, так и со стороны авторов, работающих в одном из литературных родов. Так, по мнению З. Гиппиус, беллетристы, приближая прозу к стихам, дают нечто смешное, лишенное обоих очарований, - очарования прозы и, отличного от него, очарования стихов . Правда, поэтесса признаёт, что любые искания новых форм праведны. Она, скорее, выступала против полумеханического сближения прозы и стихов. Разумеется, такое полумеханическое сближение недопустимо и в лингвопоэтике. Несмотря на интерес к поэтической прозе, как РЖ лирикопрозаический дискурс не получил однозначного истолкования, о чём свидетельствуют определения, данные в работах М. Л. Гаспарова, Н. М. Шанского, А. Квятковского, В. Жирмунского, Ю. Б. Орлицкого, С. А. Липина, В. Д. Пантелеева и др.
Проникновение в нарративное своеобразие лирической прозы, обусловливающее её речежанровую специфику, начинается, прежде всего, с осмысления механизмов достижения композиционно-речевого единства текста, реализуемое через первичные РЖ (формы монолога, адресованную речь, диалог, риторические структуры). Это служит исходным пунктом понимания того, что за исследуемым текстом действительно стоит лирико-прозаический дискурс. Так, отнесение рассказа В. И. Белова «Весенняя ночь» к лирико-прозаическому дискурсу основывается именно на выявлении композиционно-речевого единства данного текста. Оно достигается прежде всего лирическим описанием ощущений и переживаний человека, его мысленного и чувственного проникновения в тайны природы. Причем так называемые «картины природы» даны в рассказе опосредованно: через глубоко личностное восприятие автора. Прозаической является форма повествования: внешний мир представлен в его денотативно-ситуативной репрезентации, что характерно для эпического нарратива. Лирическая составляющая не простая декоративностилистическая орнаментация текста. Она органически интегрирована в архитектонику текста: денотативно-ситуативное содержание подвергается художественно-образной и символической интериоризации.
Художественно-образной интериоризацией мы называем лингвокогнитивный перевод внешних по своей форме процессов номинации в процессы рече-мышления, протекающие в языковом сознании. При этом экстралингвистические объекты номинации подвергаются лингвокогнитивной трансформации: обобщаются, вербализуются, превращаясь в художественные концепты, и, как таковые, становятся способными к дальнейшей художественно-образной модификации.
Причём доминантные концепты реализуют практически весь текстообразующий и сюжетообразующий потенциал лирикопрозаического дискурса. При этом базовые художественные концепты лирико-прозаического дискурса настолько трансформируются, что описываемая денотативная ситуация выходит за рамки возможностей внешней деятельности, переходя в область символической интериоризации внешнего мира. И самое главное: сущность художественнообразной и символической интериоризации не в том, что внешняя денотативная ситуация лирикопрозаического дискурса перемещается в область языкового сознания, становится частью внутреннего мира автора и читателя. Хотя и такого рода метаморфозы художественного слова в лирико-поэтическом дискурсе имеют феноменальное значение. Художественно-образная интериоризация в поэтической прозе -это процесс, в котором этот внутренний план формируется и выражается. В этом, на мой взгляд, скрывается вековая тайна лингвокреативного мышления автора и читателя. Объективацию денотативной ситуации, интериоризацию и трансформацию, на мой взгляд, следует считать основными концептуальными структурами любого художественного текста, в том числе и лирикопрозаического. С одной существенной оговоркой: в лирикопрозаическом тексте их значимость представляет обратный порядок: трансформация - интериоризация - денотативная ситуация.
Под влиянием психологии принято считать, что наше мышление происходит в сети нервных связей коры головного мозга. Отсюда убеждение, что автор сначала объект художественного описания мысленно моделирует, а затем придает ему соответствующую словесную форму.
Анализ лирико-прозаического дискурса показывает, что чаще всего всё происходит в обратном направлении: из хаоса мыслей и чувств, из смутных и спонтанно рождающихся образов возникает упорядоченная художественным мышлением красота, гармония мысли, чувства и слова. Ещё Л. Витгенштейн обращал внимание на то, что наши мысли приобретают форму только тогда, когда мы говорим или пишем. До этого мы не обладаем заранее систематизированными и упорядоченными мыслями. Они кодируются в слова только в процессе их вербализации. Философ писал: «Когда я говорю или пишу, [...] возникает система импульсов, исходящих из моего мозга и связанных с моими произнесенными или написанными мыслями. Но почему надо считать, будто эта система распространяется и дальше к центру? Почему не предположить, что этот порядок возникает, так сказать, из хаоса?" . Однако не противоречат такого рода суждения креативности языкового сознания? - Если связь между мыслью и словами осуществляется не по заранее спланированному (упорядоченному) сценарию, а формируется при намерении выразить свои мысли и чувства для других, то такого рода умственная активность принадлежит речевому сознанию, природа которого в его исходной диалогичности. М. М. Бахтин разъяснял её так: «Я осознаю себя и становлюсь самим собой только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого... Само бытие человека (и внешнее, и внутреннее) есть глубо-
чайшее общение. Быть - значит общаться... Быть -значит быть для другого и через него - для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе" . Диалогичность (не диалог!) - центральное категориальное свойство лирико-прозаического дискурса, глубина и корректность воплощения которого определяет «высокую» поэтическую прозу от полумеханического сближения прозы и стихов, против которого выступала
З. Гиппиус.
Если автору лирико-прозаического текста не удается осуществить «диалогического» упорядочения мыслей-высказываний, если он обращается к другим с тем, что не отвечает их ожиданиям, такая художественная коммуникация теряет всякий смысл, поскольку остается не реализованной главная когнитивнопоэтическая доминанта текста - диалогичность, без которой нет лирико-прозаического текста.
Всё это создаёт особую коммуникативную стратегию лирико-прозаического жанра, состоящую в органической интеграции трех линий, восходящих к сказанию, исповеди и словесно-креативной медитации. Сказательная линия придаёт лирикопрозаическому жанру повествовано-народный, исторический или легендарный характер (например: сказание о невидимом граде Китеже). Исповедь - кроме религиозного значения «обряд покаяния в своих грехах перед священником», в лирико-прозаическом дискурсе обретает переносный смысл «Откровенное признание в чем-н., рассказ о своих сокровенных мыслях, взглядах. Искреннее и полное признание в чем-н., покаянное, откровенное изложение чего-н. (Например: авторская исповедь; исповедь горячего сердца. - Ф. М. Достоевский).
Медитация (от лат. шейНаНо - размышление) -измененное состояние сознания. При этом сознание освобождается от мыслей, образов и чувств, которые связаны с обременительным внешним миром, когда психика человека приводится в состояние самоуглубленности и сосредоточенности, играющее важную роль для обретения возвышенных сфер познания . Эта линия коммуникативной стратегии лирикопрозаического жанра приводит к расширению сознания до своего рода эйфории.
Такое композиционно-речевое триединство подчинено реализации многоаспектного интенциональ-ного спектра лирикопрозаического жанра. В этом триединстве следует искать те различные по характеру речемыслительные установки, с которыми входят в «диалог» автор и читатель. Поскольку же эти установки не подлежат формальному анализу, их нужно выявлять косвенным способом - при помощи когнитивно-герменевтической методики исследования , предназначенной для (а) выявления жанровых признаков ли рикопрозаического текста, б) способов их языкового выражения и в) принципов взаимосвязи.
В наше время разрабатывается когнитивнопоэтическая теория РЖ на основе соотношения: а) литературно-жанровой природы произведения, б) его языковой материи, в) композиционно-речевой, г) се-мантико-стилистической архитектоники.
При этом когнитивная поэтика интегрирует в себе традиционные подходы к изучению жанра, учитывая, разумеется, новые идеи когнитивной стилистики. В центре внимания такие представления теоретиков формальной школы о жанре как о «группировке приемов» , исторически сложившейся совокупности поэтических элементов, не выводимых друг из друга, но ассоциирующихся друг с другом в результате долгого сосуществования (М. Л. Гаспаров). На интегративное развитие понятия речевого жанра ориентируется и современная европейская лингвопо-этика. Ю. Кристева, например, пишет, что «всякая эволюция литературных жанров есть бессознательная объективация лингвистических структур, принадлежащих различным уровням языка» . Действительно, система языковых признаков РЖ обусловливается литературно-жанровым своеобразием произведения. Специфика каждого РЖ определяется целостной конфигурацией содержательной и формальной сторон текста. Развитие теории РЖ всё ещё осложняется отсутствием единого категориального критерия. Обращение же к нескольким критериям, хотя и не лишено поисковой целесообразности, не придаёт создаваемым теориям целостной завершенности. Решение этой проблемы - задача когнитивной лингвопоэтики будущего.
Литература
1. Алефиренко, Н. Ф. Когнитивно-прагматическая субпарадигма науки о языке / Н. Ф. Алефиренко // Когнитивно-прагматические векторы современного языкознания. - М.: Флинта: Наука, 2011.
2. Бахтин, М. М. Собр. соч.: в 5 т. - Т. 5 / М. М. Бахтин. - М., 1996.
3. Бацевич, Ф. С. Лінгвістична генологія: проблеми і перспективи / Ф. С. Бацевич. - Львів: Паіс, 2005.
4. Витгенштейн, Л. Философские работы: в 2 ч. / Л. Витгенштейн. - М., 1994. - Ч. 1.
5. Гиппиус, З. Литературный дневник 1899 - 1907 гг. / З. Гиппиус. - М., 1907. - 463 с.
6. Дейк, Т. А. Ван. Язык. Познание. Коммуникация / Т. А. Ван Дейк. - М.,1989.
7. Кожина, М. Н. Речеводческий аспект теории языка / М. Н. Кожина // 81уШйка. VII. - Ороіе, 1998.
8. Кристева, Ю. Избранные труды: разрушение поэтики / Ю. Кристева. - М., 2004.
9. Озерова, Е. Г. Культурологические доминанты поэтической прозы / Е. Г. Озерова // Вестник Харьковского национального университета им. В. Н. Карамзина. - Харьков, 2009. - № 55.
10. Остин, Дж. Л. Слово как действие / Дж. Л. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. - М., 1986. -Вып. Хт
11. Пульчинеллы, О. Э. К вопросу о методе и объекте анализа дискурса / О. Э. Пульчинеллы // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.
12. Робен, Р. Анализ дискурса на стыке лингвистики и гуманитарных наук: вечное недоразумение / Р. Робен // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.
13. Серио, П. Как читают тексты во Франции / П. Серио // Квадратура смысла: [пер. с фр. и порт.]. - М.: Прогресс, 1999.
14. Текст и дискурс: учебное пособие / Н. Ф. ТиД-Алефиренко [и др.]. - М.: Флинта: Наука, 2012.
15. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика / Б. В. Томашевский. - М.: Аспект-Пресс, 1996. - 333 с.
16. Althusser, L. “Contradiction and Overdetermination: Notes for an Investigation” in For Marx / B. Brewster, L. Althusser. - London; New York: Verso, 2005.
17. Rajneesh, B. S. Meditation: The Art of Ecstasy / B. S. Rajneesh. - New York, 1976.
Алефиренко Николай Фёдорович - заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор Национального исследовательского университета Белгородского государственного университета, 8-4722-33-65-08, n-alefirenko @rambler.ru.
Alefirenko Nikolay Fedorovich - Professor, Honoured Scientist of Russian Federation, Professor at the Russian language and teaching methodology Department of Belgorod National Research University.
Прагматика дипломатического дискурса в условиях военно-политического противостояния
Интент-анализ дипломатического дискурса в кризисной ситуации призван определить преобладающий характер интенциональности в речи представителей МИД РФ на основе выявления и подсчёта всех означенных дипломатами интенций, а также выяснить, каким образом конфликтный дискурс трансформирует «стерильную» дипломатическую коммуникацию.
Объясниться, чётко и предельно понятно донести позицию МИД России по вопросу того или иного кризисного процесса и путей выхода из него - основная цель дипломатов, чьим оружием издавна являлось слово. Намерения, облекаемые в языковую форму, выражаются таким образом, чтобы они были понятны адресанту высказывания. За одним-единственным заявлением, интервью или комментарием может скрываться не один час брифингов, сопровождающихся тщательным подбором лингвистических средств.
Понимание - индикатор успешности речевых усилий, затраченных адресантом и главный критерий успешности коммуникации в целом. В связи с этим субъективность, инкорпорированная в интент-анализ, не является методологическим недостатком, поскольку субъективное оценивание намерений говорящего является адекватным объекту изучения65 Ушакова Т. Н., Павлова Н. Д., Латынов В. В., Цепцов В. А. Слово в действии: Интент - анализ политического дискурса. - Санкт-Петербург: Алетейя, 2000. - С. 21. .
Для проведения интент-анализа коллекции текстов семи дипломатов МИД России были загружены в программу для кодирования текстов Atlas.ti и NVivo в качестве кодировочной базы. Единицей кодирования выступила единица интент-анализа - интенция, - выраженная предложением/высказыванием. Кодировочная система сформирована на основе словаря интенций Т. Н. Ушаковой, усовершенствованного М. Н. Тиминой Тимина М. В. Опыт использования расширенной методики интент-анализа в процессе обучения специалистов информационного профиля // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств том 197 / 2013. 16 -- Языкознание. - С. 83-88.. Таким образом, каждому предложению была присвоена одна или несколько интенций. Интенции, согласно кодировочной системе, объединены в три группы - кооперативные, конфронтационные и нейтральные - в соответствии с тремя типа речевых стратегий в конфликтогенной ситуации, предложенных И. И. Гулаковой.
Таблица 1
Кооперативная стратегия |
Конфронтационная стратегия |
Нейтральная Стратегия |
|||||
Оправдание |
Замалчивание |
Ирония (+) |
|||||
Восхищение |
Злорадство |
Отрицание |
Сочувствие |
||||
Одобрение /Похвала |
Открытое обвинение |
Предопределенность |
Скрытое обвинение |
||||
Обреченность |
Тревога (неопределенность) |
||||||
Оптимистический прогноз |
Негативная оценка (критика) |
Пессимистический прогноз |
Предупреждение о последствиях |
||||
Презрение |
Подозрение |
||||||
Удивление (+) |
Удивление (-) |
Разочарование |
|||||
Сомнение |
Недовольство |
||||||
Самопреентация |
Разоблачение |
Скрытая критика |
|||||
Демонстрация силы (без угрозы) |
Устрашение, угрозы |
Равнодушие |
|||||
Привлечение внимания (рассуждения) |
|||||||
Успокоение аудитории |
|||||||
Смирение |
|||||||
Отвод обвинений |
По результатам экспертного интент-анализа на основе кодирования в NVivo в российском дипломатическом нарративе о Пятидневной войне было выявлено незначительное (в пределах 1 %) превалирование кооперативной стратегии, коим можно пренебречь: 334 случая реализации ориентированных на собеседника коммуникативных средств против 308 случаев обращения к речевых средствам конфронтационного характера. Следует отметить, что в рамках данного сравнения не учитывались случаи единичного употребления тактик, относящихся к той или иной стратегии. Таким образом, кооперативное и конфронтационное речевое поведение в равной мере свойственно языковой личности представителя МИД в ситуации международного конфликта в Южной Осетии. Что до нейтральной риторики, которая для России как «третьей стороне», взявшей на себя миротворческие и превентивные функции в регионе, была бы более уместной, то случаи имплементации нулевой речевой стратегии крайне редки.
Если говорить о стратегийном прагматиконе каждого из дипломатов в отдельности, то кооперативной стратегии по большей части придерживаются А. А. Нестеренко и С. В. Лавров, конфронтационной - В. И. Воронков, С. В. Лавров, Г. Б. Карасин, В. И. Чуркин, нейтральной - А. В. Грушко и С. А. Рябков. Отметим, к риторике конфронтации чаще прибегают представители России в международных организациях, в частности ОБСЕ (В. И. Воронков) и ООН (В. И. Чуркин).
Наиболее востребованными тактиками при реализации коммуникативных стратегий, как следует из таблицы 2, становятся самопрезентация и рекомендация/побуждение к действию (кооперативная стратегия) и демонстрация силы и открытое обвинение (конфронтационная стратегия). Тактика самопрезентации важна для конвенциональных актов, поскольку имплицирует мысль о сильном руководителе (-ях) Гронская Н.Э. Языковые механизмы манипулирования массовым политическим сознанием // Вестн. Нижегородского ун-та им. Н. И. Лобачевского. - 2003. - № 1. - С. 220-231.. Рекомендация или побуждение к действию, ставшее элементом нарратива внешнеполитического дискурса МИД РФ в период Пятидневной войны, формирует образ России как компетентного актора на мировой арене и деятельного миротворца., рассчитанный не только и не столько на непосредственного адресата. Демонстрация силы - традиционная черта российского дискурса о внешней политике, в каком-то смысле унаследованная из советского дипломатического дискурса Guliiaume Colin. Russian Foreign Policy Discourse during the Kosovo Crisis: Internal Struggles and the Political Imaginaire // Research in Question. N° 12. - December 2004. - P. 24 - 25.. В речи отечественных дипломатов по-прежнему присутствуют попытки антагонизировать США и Европу, изобразив последнюю в виде жертвы и заложницы первых. Поляризация «свой-чужой» фигурирует не только при упоминании участников и заинтересованных лиц югоосетинского конфликта, о чём свидетельствует частое применение тактики открытого обвинения в рамках осуществления конфронтационной стратегии.
Таблица 2
Название Тактики |
Кооперативная стратегия |
Митигативная стратегия |
Конфронтационная стратегия |
Нейтральная стратегия |
Cамо-презентация |
101 случай |
|||
Демонстрация силы |
81 случай (всего) |
|||
Открытое обвинение |
75 случаев |
|||
Скрытая критика |
66 случаев |
|||
Одобрение/похвала |
48 случаев |
|||
Оптимистический прогноз |
||||
Скрытое обвинение |
||||
Отрицание |
40 случаев |
|||
Дискредитация |
39 случаев |
|||
Открытая критика |
38 случаев |
|||
Замалчивание |
35 случаев |
|||
Одобрение |
35 случаев |
|||
Недовольство |
31 случай |
Адресация дипломатического дискурса в России носит двойной характер. Помимо непосредственного адресата - интервьюера, члена международной организации - высказывание российских дипломатов рассчитаны на россиян, поскольку Министерство иностранных дел обязуется защищать интересы граждан России, что отражено в концепции внешней политики государства, принятой 15 июля 2008 года. Не стоит забывать и о том, что во времена экономических, социальных и иных потрясений на проблемы внешней политики возникает особенный запрос со стороны российской общественности Финансово-экономический кризис 2008 года начался в августе с падения цен на нефть и ухудшения инвестиционного климата, спровоцированного в том числе конфликтом с Грузией.. Вторым косвенным адресатом дискурса МИД является международное сообщество, так как внешнеполитическое ведомство взяло обязательства по обеспечению объективного восприятия России на мировой арене Концепция внешней политики Российской федерации. Режим доступа: http://kremlin.ru/acts/news/785..
К непосредственным адресатам или адресатам первого порядка в рамках исследуемого дискурса относятся:
1. Председатель Совета безопасности ООН А. Стубб, государства-члены ОДКБ;
2. Руководители государств, присутствующие на совместных пресс-конференциях: президент Франции Николя Саркози, министр иностранных дел Австрии У. Плассник, министр иностранных дел Польши Р. Сикорский, госсекретарь США Кондолиза Райс, министр иностранных дел Южной Осетии М. К. Джиоев и министр иностранных дел Абхазии С. М. Шамба Указанные должности актуальны в 2008 году.;
3. Журналисты российских и зарубежных изданий, присутствующие на пресс-конференциях, посвященных грузиноюгоосетинскому конфликту, либо обращающиеся за комментарием к представителю МИД. В их числе ведущий радиостанции «Эко Москвы» Алексей Венедиктов;
4. Аудитория радиостанции «Эхо Москвы» и «НГ-Дипкурьер»;
5. Граждане России в границах страны и за её пределами.
В результате эмпирического исследования адресации в высказываниях отечественных дипломатов общих для их дискурса тенденций в части выбора определенных стратегий или тактик выявлено не было. Отсутствие «единой линии», вероятно, вызвано высокой лабильностью дипломатического дискурса как такового, изменениями в дискурсивном фоне (военные действия длились лишь пять дней, остальное время занял переговорный процесс). Вместе с тем наметился ряд закономерностей, затрагивающий прагматикон языковой личности некоторых представителей МИД в отдельности. Так, В. И. Чуркин склонен чаще прибегать к коммуникативной тактике иронии, выступая в Совете безопасности ООН, нежели в письменных обращениях на имя председателя Совбеза или беседах с журналистами.
«Вы знаете, господин Председатель, если бы в нашем зале сегодня впервые появился инопланетянин, то, уверен, что после того, как он послушал бы нашу дискуссию, его сердце переполнилось бы гордостью за членов Совета Безопасности. Какие принципиальные люди! Как последовательно они защищают высокие принципы международного права!». Из стенограммы комментариев В. И. Чуркина в ходе заседания Совета Безопасности по ситуации в Грузии по завершении выступлений членов Совета, Нью-Йорк, 28 августа 2008 года.
Г. Б. Карасин, отвечая на вопросы журналистов, склонен использовать тактики отрицания и подчёркивания субъективности мнения.
«Вопрос: Это кризис в российско-украинских отношениях?
Г. Б. Карасин: Я бы выразился иначе: кризис в наши отношения с Украиной усиленно пытаются привнести некоторые украинские политики». Интервью журналу «Огонек», 25 августа 2008 года.
«Вопрос: Можно ли говорить о новом витке холодной войны, которая в первую очередь будет вестись на информационном поле?
Г. Б. Карасин: Я думаю, что термин «холодная война» не применим ни к данной ситуации, ни к какой другой в современных международных отношениях. Это лексика из словарей прошлой эпохи. Надо ее поскорее забывать. Отношения России с западными партнерами развиваются». Интервью еженедельнику «Россия», 14 августа 2008 года.
На собственное мнение ссылается и замминистра иностранных дел России С. А. Рябков.
«Вопрос: Наши дипломаты иногда говорят об альтернативном варианте реагирования по принципу великого русского поэта и дипломата Федора Тютчева, говорившего о необходимости «решительного безучастия».
С. А. Рябков: Мой опыт подсказывает, что безучастно реагировать мы не можем. Драйв в сторону раскрепощения нашей внешней политики можно описать и в других терминах». Интервью газете «Время новостей», 9 сентября 2008 года.
Анализ коммуникативных стратегий в структуре языковой личности представителя МИД РФ с применением открытого кодирования обозначил равновеликое присутствие кооперативной и конфронтационной стратегии. Чаще всего кооперативная стратегия имплементируется за счёт самопрезентации и рекомендации, конфронтационная - за счет демонстрации силы и открытого обвинения. К риторике конфронтации чаще прибегают представители России в международных организациях, в частности ОБСЕ (В. И. Воронков) и ООН (В. И. Чуркин). Прагматика высказываний российских дипломатов строится в соответствии с двойным характером адресации дискурса: к адресатам первого порядка относятся политики и руководители международных организаций, журналисты и аудитория их изданий; к адресатам второго порядка - граждане России и партнёры государства по международным делам. Статус адресатов первого порядка на риторику представителей МИД РФ в целом не влияет. Отмечена склонность к употреблению иронии на заседаниях международных организаций (В. И. Чуркин); тактики коммуникативного смягчения, в частности, подчеркивание субъективности мнения, фигурируют в беседах с российскими журналистами (С. А. Рябков, Г. Б. Карасин).
По результатам экспертного интент-анализа на основе кодирования в NVivo можно сказать следующее: из всего арсенала коммуникативных тактик представителями дипломатического ведомства России не использовались тактики смирения и положительного удивления (кооперативная стратегия).
Число популярных кооперативных и конфронтационных тактик примерно равно, в то время как количество смягчительных и нейтральных - незначительно, что делает последние нерелевантными для данного исследования.
Взаимодействие кооперативных и конфронтационных тактик в конфликтном дискурсе носит причудливый характер. Можно говорить об искусном чередовании положительно и отрицательно заряженных коммуникативных тактик, о чём свидетельствуют данные кластерного анализа. Из приведённой в приложении 1 таблицы следует, что чаще всего в дискурсе дипломатов инкорпорированы:
· тактика привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия) и тактика негативной оценки (конфронтационная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.56;
· тактика привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия) и тактика открытой критики (конфронтационная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.49;
· тактика сомнения (конфронтационная стратегия) и привлечения внимания/рассуждения (кооперативная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.48;
· тактика презрения (конфронтационная стратегия) и одобрения (кооперативная стратегия). Средняя величина коэффициента корреляции Пирсона 0.46;
Данные кластерного анализа представлены в виде дендрограммы.
Рис. 1
В результате кластерного анализа на основе закрытого кодирования в программе EnVivo можно выделить 2 мощных кластера:
1.) «Агрессивные» тактики дискредитации (39 случаев употребления), разоблачения и открытого обвинения (75 случаев употребления). Как правило, коммуникативные ходы, направленные на реализацию вышеупомянутых тактик, реализуются без привлечения дополнительных тактик смежных или антонимичных по сути стратегий, что позволяет сделать вывод о незавуалированности коммуникативных атак агентов дискурса. Иными словами, дискредитация, обвинения и разоблачение осуществляются бескомпромиссно и «в лоб».
«Да, мир после 8 августа изменился, маски сброшены, настал момент истины (разоблачение). Хорошо, что в политическом запале некоторые наши оппоненты высказали то, что раньше сидело в подкорке (дискредитация). Со стороны США наговорено немало. Например, госсекретарь США Кондолиза Райс в прошлом месяце по дороге в Брюссель заявила: «Мы лишим Россию ее стратегических целей, будем отрицать стратегические цели России» (открытое обвинение). Это показатель реального отношения к нам как к партнеру» (открытая критика).
2). «Инклюзивные» тактики. Коммуникативные ходы, направленные на реализацию таких тактик, реализуются с привлечением дополнительных тактик смежных или антономичных стратегий. Тактика рекомендации, относимая к кооперативной стратегии, часто соседствует с конфронтационной тактикой негативной оценки etc.
«Мы не прерываем с США диалог на эту тему (самопрезентация), обмен мнениями идет, но, к сожалению, очень туго (скрытая критика). Многие изначально сделанные на уровне госсекретаря и министра обороны США предложения, по сути, не то что дезавуированы, но … препарированы так, что их стержень выхолощен (скрытое обвинение)… Мы не получим стабильности без продвижения по всему фронту стратегической безопасности и взаимодействия с США (пессимистический прогноз). В сфере ПРО надо начинать с общей оценки угроз, смотреть, откуда реально может исходить такая угроза, а потом уже заниматься совместно вопросами архитектуры системы ПРО (рекомендация)». Выдержки из интервью замминистра иностранных дел России С. А, Рябкова газете «Время новостей», опубликованном 9 сентября 2008 года.
Попеременное обращение к тактикам из противоположных «лагерей» оказалось оправданным с точки зрения перлокутивного эффекта: разработанный совместно с председательствующей в Евросоюзе Францией план Медведева-Сакрози был утвержден, Грузия постепенно вывела войска из Южной Осетии, то же самое сделала и Россия, передав мандат солдатам миротворческой миссии ОБСЕ. Независимость Южной Осетии помимо России признали Венесуэла, Никарагуа и Науру.
Проведённый в соответствии с трехуровневой структурой языковой личности анализ вербально-грамматического, когнитивно-тезаурусного и прагматического своеобразия риторов от дипломатии позволил сконструировать обобщённую модель языковой личности российского дипломата в условиях кризисной дипломатии.
Таблица 3
Дипломат |
Ключевые слова |
Ключевые темы |
Оценочная лексика, % |
Преобладающий тип коммуникативных стратегий |
В. И. Воронков |
ОБСЕ, Южной, Осетии/Грузии/вопрос, конфликт/ В. И.Воронков |
Политика, мир, Европа |
Конфронтационный |
|
А. В. Грушко |
вопрос, Грузия, мы, ответ, НАТО, Южной, Россия/Осетии, Саакашвили |
Политика, политика в мире, мир, Европа, |
Нейтральный |
|
Г. Б. Карасин |
Вопрос, мы, Южной, Осетии, Грузии |
Политика, силовые структуры, армия, политика в мире, мир, Европа, Закавказье, Грузия |
Конфронтационный |
|
С. В. Лавров |
мы, Южной, вопрос, Осетии, я |
Политика, политика в мире, мир, Европа, Закавказье, Грузия |
Кооперативный/конфронтационный |
|
А. А. Нестеренко |
Грузии, России, Тбилиси, российских, грузинской |
Политика, мир, Европа, Закавказье, Грузия |
Кооперативный |
|
С. А. Рябков |
Мы, США, вопрос, С. А. Рябков, безопасности |
Политика, политика в мире, мир |
Нейтральный |
|
В. И. Чуркин |
мы, я, Южной, вопрос, В. И. Чуркин, Осетии/безопасности, ООН |
Политика, политика в мире, Европа, мир |
Конфронтационный |
Таким образом, языковая личность российского дипломата в условиях Пятидневной войны организуется вокруг ключевых понятий «мы», «Южная Осетия», «Россия», «вопрос» на когнитивно-тезаурусном уровне, доминирующими линиями дискурса на вербально-грамматическом уровне становятся «Политика в мире» и «Участники конфликта» (Европа), процент оценочной лексики невелик и составляет в среднем 6.9 %. К словам с эмотивной окраской, которые использует каждый из семи дипломатов, относятся: безопасность, вооружение, достижение, конфликт, миротворец, нарушение.
В прагматическом плане языковая личность дипломата оперирует стратегиями двух типов: кооперативной и конфронтационной. Кооперативная стратегия реализуется в основном за счёт тактик самопрезентации и рекомендации/побуждения к действию. Конфронтационная осуществляется за счёт тактики демонстрации силы и открытого обвинения. В речи кооперативная стратегия имплементируется при помощи группы «инклюзивных тактик» - тех, которые могут соседствовать с конфронтационными тактиками. Это означает, что вербальная кооперация в чистом виде для конфликтного дискурса российского внешнеполитического ведомства нехарактерна. В то же время конфронтация реализуется в речи за счёт использования «агрессивных тактик» дискредитации, разоблачения и открытого обвинения.
БИБЛИОГРАФИЯ
дискурс дипломатический кризисный
1. Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Изд. 5-е. / О. С. Иссерс. -- М.: Издательство ЛКИ, 2008. -- 288 С.
2. Йоргенсен М., Филипс Л. Дискурс-анализ. Теория и метод / Пер. с aнгл.- 2-е изд., испр. / М. Йоргенсен, Л. Филипс. -Х.: Изд-во "Гуманитарный Центр", 2008. - 352 С.
3. Карасик В. И. О типах дискурса / В.И. Карасик // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000 (а). - С. 5-20.
4. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность, Изд. 7-е. / Ю. Н. Караулов. -- М.: Издательство ЛКИ, 2011. --264 С.
5. Кожетева А. С. Лингвопрагматические характеристики дипломатического дискурса (на материале вербальных нот). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. / А. С. Кожетева. - Москва, 2012. - С. 22.
6. Колбаиа В., Хаиндрава И., Сарджвеладзе Н., Чомахидзе Е., Гегешидзе А. Гарантии по невозобновлению боевых действий: опасения в контексте грузино-абхазских отношений / В. Колбаиа, И. Хаиндрава, Н. Сарджвеладзе, Е. Чомахидзе, А. Гегешидзе. - Тбилиси. Грузинский фонд стратегических и международных исследований, 2009. - С. 95.
7. Колтуцкая И. А. Структура языковой личности в современной антропоцентрическй парадигме / И. А. Колтуцкая // Вестник Днепропетровского университета имени Альфреда Нобеля. Серия «Филологические науки». № 2 (6). 2013. - С. 294 - 298.
8. Кубрякова Е. С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике. Дискурс, речь, речевая деятельность: функциональные и структурные аспекты / Е. С. Кубрякова // Сборник обзоров. Серия "Теория и история языкознания" РАН. ИНИОН. - М., 2000. - С. 5 -13.
9. Кубрякова Е. С. Язык и знание. На пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира / Е.С. Кубрякова. -- М.: Языки славянской культуры, 2004 .-- (Язык. Семиотика. Культура). -- библиогр. в конце разделов; указ. имен: с. 549-559.
10. Кушнерук С. П. Документная лингвистика. Учебное пособие / С.П. Кушнерук. -- 4-е изд., стереотип. -- М.: ФЛИНТА: Наука, 2011. -- 256 С.
11. Ласкова М. В., Резникова Е. С. Личные местоимения в политическом дискурсе. // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. № 4. 2011. - С. 1-5.
12. Левоненко О. А. Языковая личность в электронном гипертексте (на материале экспрессивного синтаксиса ведущих электронных жанров): автореф. дисс. на соиск. учен. степ. кандид. филол. наук. / О. А. Левоненко. - Таганрог. Таганрогский государственный пединститут, 2004 г. - С. 28.
13. Лордкипанидзе М., Отхмезури Г. Статус Абхазии в составе Грузии: к истории вопроса. / М. Лордкипанидзе М., Г. Отхмезури // Кавказ и глобализация. Журнал социально-политических и экономических исследований. Том 4. Выпуск 1-2. 2010 CA&CC Press. Швеция. - С. 205-217.
14. Михалёва О. Л. Политический дискурс как сфера реализации манипулятивного воздействия: монография / О. Л. Михалева. - Иркутск: Иркут. ун-т, 2005. - С. 320.
15. Ольшанский И. Г. Язык и языковая личность в условиях современного социального контекста / И. Г. Ольшанский, Е. Е. Аникина, В. Г. Борботько // Ученые записки Российского государственного университета. № 1. С. 91 -109.
16. Панова М. Н. Языковая личность государственного служащего: дискурсивная практика, типология, механизмы формирования: дискурсивная практика, типология, механизмы формирования: Дис. ... д-ра филол. наук: 10.02.01 / М. Н. Панова. - Москва, 2004. - 393 С. РГБ ОД, 71:06-10/8.
17. Романова Т. В. Структура интенциональных составляющих политического дискурса Нижегородского региона (содержание и методика анализа) // Социальные варианты языка. - V: Материалы международной научной конференции 19-20 апреля 2007. Н. Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова, 2007. С. 11-15.
18. Салимова Л. М. Теория языковой личности: современное состояние и перспективы исследованиия / Л. М. Салимова // Вестник Башкирского университета. № 3(I) / том 17 / 2012. - С. 1514 - 1517.
19. Сейранян М. Ю. Конфликтный дискурс: социолингвистический и прагмалингвистический аспекты: Монография / М. Ю. Сейранян. - М.: Издательство «Прометей», 2012. - 96 С.
20. Тарба К. И. Корпорации и государство в зонах вооруженных конфликтов: интересы и регулятивные механизмы. Выпускная квалификационная работа по направлению 030200.68. ГУ ВШЭ / К. И. Тарба. - Москва, 2013. - С. 107.
21. Тахтарова С. С. Тактики смягчения отказа в немецких дискурсивных практиках / С. С. Тахтарова. Филология и культура. PHILOLOGY AND CULTURE. 2013. №3(33). - С. 133 - 138.
22. Терентий Л. М. Межличностный аспект дипломатического общения / Л. М. Терентий // Вестник Военного университета. 2010. № 3 (23) - С. 133- 139.
23. Терентий Л. М. Специфика дипломатического дискурса как формы коммуникации / Л. М. Терентий // Вопросы когнитивной лингвистики. ? 2010. ? N 1. ? С. 47-56.
24. Тимина М. В. Опыт использования расширенной методики интент-анализа в процессе обучения специалистов информационного профиля / М. В. Тимина // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств том 197 / 2013. 16 -- Языкознание. - С. 83-88.
25. Торкунов А. В. Дипломатическая служба. Учебник / А. В. Торкунов. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002. - С. 688.
26. Ушакова Т. Н., Павлова Н. Д., Латынов В. В., Цепцов В. А. Слово в действии: Интент - анализ политического дискурса / Т. Н. Ушакова, Н. Д. Павлова, В. В, Латынов, В. А. Цепцов // - Санкт-Петербург: Алетейя, 2000. -314,С.
27. Цыганок А. Д. Война 08.08.08. Принуждение Грузии к миру. Серия Военные тайны XX века / А. Д. Цыганок. - Москва: Вече, 2011. - С. 285; л. ил., к. с.
28. Чернявская В. Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия: учеб.пособие / В. Е. Чернявская. - М.: Флинта: Наука, 2006. - С. 136.
«УДК 811.161.1"42 ВИРТУАЛЬНЫЙ МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ДИСКУРС: ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ Пожидаева Ирина Валентиновна старш. препод. Международный научно-технический университет...»
УДК 811.161.1"42
ВИРТУАЛЬНЫЙ МАНИПУЛЯТИВНЫЙ ДИСКУРС:
ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ
Пожидаева Ирина Валентиновна
старш. препод.
Международный научно-технический университет имени академика Ю. Бугая
Научные исследования последнего десятилетия направлены на изучение воздействующей и
управляющей функций языка; манипуляция, основанная на лингвистических средствах, все более привлекает ученых. В данной статье исследуются наиболее известные подходы к понятиям дискурс и манипуляция, рассматриваются подходы к категории манипулятивный дискурс, предлагается авторское видение этого понятия.
Ключевые слова: вербальная манипуляция, манипулятивный дискурс, интенциональность, имплицитность, языковая картина мира.
Постановка проблемы и актуальность исследования. Несмотря на большое внимание, которое современная наука уделяет исследованию категориий манипуляция и дискурс, существует еще достаточно лакун в этом направлении лингвистических исследований. Целью нашей статьи является выявление признаков манипулятивного дискурса. Анализ существующих подходов, значимых для определения понятий манипуляция, дискурс, манипулятивный дискурс; идентификация категории манипулятивный дискурс – задачи исследования.
Анализ последних достижений и публикаций. По мнению многих исследователей, понятие манипуляция не имеет четкого толкования, на сегодняшний день не существует "единой и общепринятой для всех наук или только для лингвистики дефиниции манипулирования" [Беляева 2008, 46], "размытость термина осложняет определение сущности явления" [Колтышева 2008].
При наиболее обобщенном и аргументированном подходе вербальная манипуляция рассматривается как целенаправленное воздействие на реципиента с целью изменить его поведение в интересах манипулятора. В качестве основных характеристик манипуляции исследователи выделяют следующие: "неосознанность объектом манипуляции осуществляемого над ним воздействия; воздействие не только на сферу сознательного (разум), но и на сферу бессознательного (инстинкты, эмоции), которая не поддается произвольному контролю; управление отношением объекта манипуляции к предметам и явлениям окружающего мира в нужном для манипулятора русле; достижение манипулятором своих тайных, корыстных целей за счет объекта манипуляции; намеренное искажение фактов окружающей действительности (дезинформация, отбор информации и пр.), создание иллюзий и мифов и т. д." [Попова 2002, 276]; "отрицательная" интенциональность адресанта; скрытый характер воздействия"; "разрушающее воздействие на личность и общество в целом"; деструктивность; неприемлемость с этической точки зрения [Беляева 2008, 47].
Для нашего исследования из всего множества существующих определений дискурса значимыми являются такие: "интерактивная деятельность участников общения, обмен информацией, оказание воздействия друг
–  –  –
общения [Дейк 1981]; воздействие высказывания на его получателя с учетом ситуации высказывания [Серио, 94]; коммуникативное событие. В таком ракурсе дискурс предстает как сложное когнитивно-коммуникативное целое [Минкин 2008, 17] процессуально-результирующего порядка [Шейгал 2004, 11], в котором "реализуются, объединяясь, взаимодействуя и растворяясь друг в друге, три основные конститутивные фактора общения – среда (коммуникативное пространство), модус (режим) и стиль общения" [Приходько 2008]. Эти факторы детерминируются условиями, принципами, установками и целями той социокультурной ситуации, в рамках которой осуществляется речевое общение. Эти же константы задают и предопределяют типы и виды дискурсов (к примеру, экономический, политический, корпоративный и др.).
Два наиболее обобщенных типа дискурсов – институциональный и персональный, введенные В.И. Карасиком, соответствуют параметрам этой системы.
По принципу тональности коммуникации В.И. Карасик выделяет следующие типы дискурсов: информативный, фатический, статусный, шутливый, торжественный, идеологический, фасцинативный, гипотетический, агрессивный, эзотерический, манипулятивный и менторский [Карасик 2007, 350]. А.Н.
Приходько приводит следующую классификацию дискурсов [Приходько 2009]:
По принципу профессиональных страт (педагогический, дипломатический, спортивный, политический, экономический, юридический, медицинский и пр.);
По принципу корпоративных и субкультурных страт (банковский, религиозный, эзотерический, сакральный, лаудативный /героический/, революционный, партизанский, террористический, криминальный);
Дискурсы бытовой коммуникации (семейный, детский, молодежный, любовный);
Дискурсы виртуальной коммуникации (сказочный, компьютерный, форумный, чат-дискурс);
Социокультурный контекст динамично изменяется, поэтому данная классификация и перечень дискурсов может расширяться и дополняться.
Изложение основного материала. По мнению И.В. Беляевой, манипулятивный дискурс занимает "промежуточное положение между двумя крайними точками – между достоверной (правдивой, полной) информацией и ложью. Ложь и манипуляция противопоставлены разным типам истины: ложь противостоит "семантической истине", манипуляция – "прагматической истине" (в терминологии Ч. Филлмора) [Беляева 2009].
Т.М. Голубева считает, что основным критерием, определяющим манипулятивный характер дискурса, является "существование намерения со стороны говорящего манифестировать определенные пропозиции, с которыми адресат должен согласиться, и которые были бы отвергнуты в обычных условиях обработки информации. Пропозиции, актуализируемые манипулятивным дискурсом в каком-либо отношении неверны (ложны, невероятны, сомнительны, не соответствуют здравому смыслу) и поэтому актуализируются посредством скрытых стратегий, имеющих Studia Linguistica. Випуск 5/2011 целью заблокировать проверку сообщаемой информации на правдоподобие, вероятность и приемлемость" [Голубева 2009].
Наличие интенциональной составляющей в текстах воздействующего характера позволяет рассматривать их в качестве элемента "манипулятивного дискурса, конструируемого с целью убедить адресата в ряде пропозиций P1… Pn определенного типа T, используя при этом соответствующие стратегии S" . В первую очередь, это относится к пропозициям о действительном состоянии вещей и моральным пропозициям, или пропозициям о желаемом состоянии вещей, которые проходят проверку не на истинность, а на соответствие общественным и культурным ценностям целевой аудитории. Моральные пропозиции с наибольшей легкостью эксплуатируются в манипулятивном дискурсе, "поскольку реальность может быть подвергнута проверке, в то время как нравственные ценности несравнимо менее стабильны. При этом приемлемость моральных пропозиций, актуализируемых дискурсом, обусловлена моральной культурой C, представляющей собой ряд предположений относительно желаемого состояния вещей, превалирующих в данной лингвокультуре" [Там же, 124].
Для определения понятия манипулятивный дискурс, воспользуемся системообразующими признаками, предложенными О.Л. Михалевой [Михалева 2009, 33]:
цель общения; участники общения; способ общения (избираемые стратегии и тактики). Под манипулятивным дискурсом мы понимаем коммуникативное событие, участниками которого являются представители различных социальных групп (в зависимости от вида институционального или персонального дискурсов), прагматической целью является создание в сознании адресата выгодных адресанту новых знаний, измененных ценностных установок и измененной языковой картины мира, не совпадающих с теми, которые адресат мог мы сформировать самостоятельно. Стратегия манипулятивного воздействия осуществляется при помощи разнообразных многоуровленевых лингвистических техник и приемов, таких как особая модальность, метафоризация, риторические вопросы, реализация категории свои-чужие и др.
Любой дискурс может стать манипулятивным, если цель его создателя – осуществление манипулятивного воздействия. В политическом дискурсе "лингвистический анализ даже небольшого отрывка из выступления политика позволяет выявить наличие большого количества специальных языковых средств, с помощью которых говорящий манипулирует сознанием слушающих, скрыто внедряя в психику адресата цели, мнения, установки, необходимые в его борьбе за власть" [Михалева 2003, 228].
Говоря о манипулятивном дискурсе рекламы, В.В. Зирка отмечает возможность "моделировать" сознание людей в соответствии с целями и нуждами, менять вековые устоявшиеся привычки, социальные нормы и коммуникативные традиции" [Зирка 2010, 18]. "В силу своих основных задач (повлиять на выбор потребителя в пользу продвижения товара, услуги) реклама может быть признана практически целиком манипулятивной сферой приложения языка" [Литунов 2008].
В бытовом дискурсе также присутствует прагматика манипуляции, что обусловлеПожидаева И. В.
но желанием коммуникантов скрыто воздействовать друг на друга на бытовом уровне: ("Иди, иди, доченька, на дискотеку! Веселись! И совсем не думай, что твоя мама умирает от головной боли") [Савкин 2005]. Манипулятивная прагматика виртуального дискурса направлена на изменение картины мира участников коммуникации путем особой модальности, целенаправленного преображения информации, переформатирования концептов и др.
Определяющими признаками виртуального манипулятивного дискурса являются следующие признаки:
Глобальный охват адресатной аудитории;
Имплицитность;
Иерархические отношения "свои – чужие"
Направлен на регуляцию ценностных отношений в социуме [Селиванова 2008];
Характеризуется наличием прагматических тактик и субъективных средств у адресанта для целенаправленного эффективного воздействия на адресата;
Динамичное изменение стратегий, коммуникативных параметров, каналов передачи информации (переход из ЖЖ в Твиттер, мобильный Интернет и т. п.) манипулятивного дискурса;
Характеризуется выраженным перлокутивным эффектом, основанном на знании адресантом принципов коллективного поведения (пример – события в Москве по разжиганию этноконфликта).
Выводы. Итак, любой дискурс может стать манипулятивным, если цель его создания – осуществление манипулятивного воздействия. Категориальные признаки дискурса актуальны для манипулятивного дискурса, при этом любой вид дискурса может приобретать манипулятивный характер. Дополнительным признаком манипулятивного дискурса является особая интенциональность адресанта, выраженная имплицитно соответствующими языковыми средствами, путем целенаправленного преображения информации, переформатирования концептов, особого синтаксиса и др. Манипулятивный дискурс характеризуется реализацией модальности и установок коммуниканта через призму различных дискурсов.
Наукові дослідження останнього десятиріччя спрямовані на вивчення діяльної та керувальної функцій мови; маніпуляція, заснована на лінгвістичних засобах, все більше привертає увагу вчених.
У даній статті досліджуються найбільш відомі підходи до понять дискурс та маніпуляція, розглядаються підходи до категорії маніпулятивний дискурс, пропонується авторське бачення цього поняття.
Ключові слова: вербальна маніпуляція, маніпулятивний дискурс, тональність, імпліцитність, картина світу.
The last scientific studies in the field of language are aimed on effecting and controlling functions. Manipulation based on the linguistic means becomes more and more attractive for the researchers. This article observes the most well-known approaches to discourse; manipulation and manipulation discourse definitions are looked upon; the author also proposes personal vision of the issue.
Key words: verbal manipulation, manipulative discourse, intentionality, implicitness, linguistic model of the world.
Studia Linguistica. Випуск 5/2011
Литература:
1. Беляева, И.В. Феномен речевой манипуляции: лингвоюридические аспекты. Монография.
– Ростов/нД.: СКАГС, 2008. – 243 с.
2. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. – М.: Прогресс-Универс, 1995.
– 456 с. Режим доступа: http://platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii.
3. Голубева Т.М. Языковая манипуляция в предвыборном дискурсе (на материале американского варианта английского языка). Автореф. дис… канд. филол. наук: 10.02.04 / Нижегород. гос. лингв. унт. – Нижн. Новгород, 2009. – 22 с. Режим доступа: http://www.prorector.org/rslkatn10.02.04-limit90.html.
Книж. дом "ЛИБРОКОМ", 2010. – 256 с.
5. Колтышева Е.Ю. Манипулятивное воздействие в современном рекламном тексте (на материале англоязычных глянцевых журналов для женщин). Дис. …канд. филол. наук: 10.02.19/ Ярослав.
гос. пед. ун-т им. К.Д. Ушинского. – Ярославль, 2008. – 281 с. Режим доступа: http://www.lib.uaru.net/diss/cont/286879.html.
6. Карасик В.И. Языковые ключи. – Волгоград: Парадигма, 2007. – 520 с
7. Литунов С.Н. Речевое воздействие и языковое манипулирование в рекламе. Режим доступа:
http://www.ippnou.ru/article.php?idarticle=003157.
8. Минкин Л.Р. Языковой знак в когнитивно-дискурсивной интерпретации // Наук. вісн. Чернівецького ун-ту: Збірник наукових праць. – Вип. 386. Романо-слов"янський дискурс. – Чернівці: Рута, 2008. – 140 c.
9. Михалева О.Л. Манипулятивный дискурс: специфика манипулятивного воздействия. – М.:
Книжный дом "Либроком", 2009. – 256 с.
10. Михалева О.Л. Языковые способы манипулирования сознанием в политическом дискурсе // Актуальные проблемы русистики: материалы междунар. науч. конф. / отв. ред. Т.А. Демешкина.
– Томск: Изд-во Томского ун-та, 2003. – Вып. 2. – Ч. 2. – С. 225–232
11. Попова Е.С. Структура манипулятивного воздействия в рекламном тексте // Изв. Уральского гос. ун-та. – Екатеринбург, 2002. – № 24. – С. 276–288.
12. Приходько А.Н. Когнитивно-коммуникативная типология дискурсов. Режим доступа:
http://www.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Vknlu/fil/2009_1/3.pdf.
13. Савкин А.И. Манипуляцию надо знать в лицо. Режим доступа: www.gazetamim.ru/mirror/psytech.
14. Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ.
– Харьков: Око, 1995. – Т. 1. – С. 83–100.
15. Селиванова Е.А. Принцип дискурсоцентризма и стратегические программы украинской телерекламы// Язык. Текст. Дискурс: Науч. альманах Ставр. отд. РАЛК. Под ред. проф. Г.Н. Манаенко.
Вып 6. – Краснодар, 2008. – 287 с.
16. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. – М.: Гнозис. – 326 с.
17. Dijk T.A. van. Studies in the Pragmatics of Discourse. The Hague, 1981; Blakemore D. Understanding Utterances. An Introduction to Pragmatics. Cambridge, 1993. – 342 р.
18. De Saussure L. & Peter Schulz (Eds). Manipulation and Cognitive Pragmatics: Preliminary Hypotheses. // Manipulation and Ideologies in the Twentieth Century: Discourse, Language, Mind. Amsterdam–
Похожие работы:
«1 1. Цели освоения дисциплины Цель освоения дисциплины: Ц1 подготовка выпускников к проектной деятельности в области создания машин и оборудования для горнодобывающей и перерабатывающей промышленности на платформе твердых полезных ископаемых в соответствии с техническим заданием и с использованием средств автоматизации проектирования.2. Место дисцип...»
«УДК330 Е.И.Кожевникова, г.Шадринск Эволюция взглядов на трансакционные издержки фирмы В научной среде недостаточно разработаны операциональные рамки использования трансакционных издержках, а в среде практиков ещё не сложилось четкого понимания природы трансакционных издержек и методо...»
«Промышленные [ Воздух ] котельные установки Обзор продукции [ Вода ] [ Земля ] [ Buderus ] Необходимо промышленное оборудование? Обращайтесь к нам! Будерус одна из крупнейших торговых марок теплотехнического оборудования в мире. Мы имеем опыт работы в этой отрасли с 1731 года. С...»
«Инженерно-геодезические изыскания Лекция 1 План 1. Этапы геодезических работ при строительстве сооружений 2. Виды технических изысканий 3. Изыскания для линейных сооружений 4. Изыскания площадных сооружений 5. Инженерно-топографическая классификация местности 6. Крупномасштабные съёмки...» ПРЕДПРИЯТИЯ В процессе хозяйственной деятельности практи...»В. И. ЗДРАВОМЫСЛОВ 3. Е. АНИСИМОВА С. С. ЛИБИХ ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ЖЕНСКАЯ сексопатология ПЕРМЬ 1994 57.12 3-46 ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Книга отпечатана по изданию: В. И. Здравомыслов, 3. Е. Анисимова, С. С, Либих.Функцион...»
2017 www.сайт - «Бесплатная электронная библиотека - разные матриалы»
Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам , мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.